30 лет со дня аварии на Чернобыльской АЭС

01-24 по московскому времени 26 апреля 1986 – это не просто время взрыва в четвертом энергоблоке атомной электростанции. Это точка отсчета жертвенного подвига сотен тысяч советских людей: военных, инженеров, ученых, рабочих самых разных специальностей (резервистов). Первыми этот подвиг самопожертвования совершили пожарные, которые впоследствии за считанные недели сгорели от лучевой болезни… А сколько из ликвидаторов последствий аварии ушли из жизни через пять-десять – пятнадцать лет, сколько стало инвалидами. Даже если и не перебирал человек определенную медиками норму в 25 рентген, и ее хватало, чтобы запустить механизм разрушения здоровья. Говорят, имя определяет судьбу... Название «Чернобыль» (в переводе на русский – полынь) много чего определил и в судьбах людей, и в судьбах целых городов и деревенек. Полынь-то, как известно, трава горькая.

Они защищали будущее

Вот поэтому памятник жертвам радиационных катастроф посвящен в первую очередь, конечно, чернобыльцам. В сквере вокруг памятника на лавочках отдыхают старики, молодые мамы качают коляски с мирно сопящими малышами. Может, они и не присматриваются к памятнику, тем более не задумываются над заключенным в нем смыслом – большие человеческие руки, заслонившие мир от вырвавшегося из-под контроля атома.

Радиация – враг не менее страшный, чем вооруженный до зубов противник, коварный, невидимый и беспощадный, способный поразить не только ныне живущее, но и будущие поколения. Так что участники ликвидации последствий чернобыльской катастрофы защищали будущее: и этих счастливых молоденьких мам, которые сами родились уже после приснопамятного 1986-го, и их малышей, появившихся на свет в год 30-летия самой крупной технологической катастрофы двадцатого столетия.

Так что символично, что памятник чернобыльцам находится на проспекте Юности. Подвиг – явление вневременное, не стареющее.

Тамара Алексеевна Зинченко вместе с дочками и внуками живет как раз возле этого памятника. В ее случае говорить о символах не приходится. Квартиру эту на Юности в свое время муж получал, а через несколько лет после его смерти место для памятника чернобыльцам выбрали именно это – рядом с их домом. Виктор Петрович ушел в 2002-м 52 лет от роду. Умер мгновенно – остановилось сердце. За три года до этого он тоже был в критическом состоянии, его чудом тогда удалось с того света вытащить.

Это первые пять лет после возвращения из Чернобыльской зоны 35-летний Виктор и слышать не хотел ни о какой инвалидности. Хотя тогда врачи говорили – полученное облучение отразилось на состоянии сосудистой системы. Ситуация будет усугубляться. Удивительно, но через десять лет, когда она усугубилась до предела, когда даже онкологи разводили руками – мол, на снимках все сосуды черные, мы их не видим, получить инвалидность оказалось делом весьма сложным… Тамара Алексеевна рассказывает, что после смерти мужа «ходила посмотреть на врача», который деньги за группу инвалидности вымогал. Скандалить не стала – посмотрела и ушла. Мол, Бог все видит. Да и не проймешь такого словами. Просто обидно, потому что ее Виктор никогда не пытался получить того, что ему не положено по закону. Он был советским человеком в идеалистическом смысле этого слова. «Не буду, – говорил он, – государство обманывать».

Он и весной 1986-го так сказал, когда поздним вечером ему принесли повестку на сборы. Прибыть в военкомат надлежало утром. Жена заволновалась сразу: что за срочность такая, уж не в Чернобыль ли вас отправляют? Может, не пойдешь – уедешь, заболеешь. Виктор даже разговаривать на эту тему не стал.

В Чернобыле Виктор Петрович работал по специальности – шофером-крановщиком. По возвращении рассказывал о том, какое огромное там было кладбище различной техники. На одной машине два раза никому поработать не удавалось. От радиации краны «рушились» за одну смену. В той битве с невидимым врагом люди с их негромким мужеством и чувством долга были прочнее металла.

Скажи еще спасибо, что живой

Большинство резервистов и даже кадровых военных зачастую узнавали о том, что им предстоит выполнять задачи в зоне радиационного поражения уже на месте или при непосредственном к нему приближении. Только если непосредственно после аварии люди предполагали, куда их так срочно перебрасывают, то через год-другой для многих это оказывалось сюрпризом.

Евгений Георгиевич Котляров, который был в Чернобыле в начале 1988 года, вспоминает об этом с улыбкой. Ночью резервисты прибыли в Киев, и только следующей ночью их погрузили в автобусы. За сутки ожидания все приустали. Некоторые товарищи употребили заначки, которые, несмотря на строгий запрет и действующий в стране «сухой закон», кое-кто все же прихватил с собой. Так что поначалу ехали как в поезде – кто-то дремал, кто-то старался веселить попутчиков. Посерьезнели после второго встреченного на пути вооруженного поста. Это сейчас КПМ, КПП и дорожный патруль в полной экипировке с автоматами – обыденное явление. В 1986-м это было в диковину. Точку над «i» поставил сопровождающий резервистов полковник:

– Вы находитесь в чернобыльской зоне. Здесь действуют законы военного времени. Отныне любые ваши правонарушения попадают в юрисдикцию военного трибунала.

На этих словах даже успевшие нарушить дисциплину во время ожидания в Киеве протрезвели окончательно.

Законы военного времени были оправданы. Потому что основным испытанием была не сама работа, а вынужденное пребывание в замкнутом пространстве – резервисты жили в бункере рядом с самой станцией. Работали на крыше третьего блока, который от четвертого аварийного отделен лишь стеной. Строительный мусор, расплавленные обломки конструкций сгребали в контейнеры руками. Конечно, на ликвидаторах были и роба, и рукавицы, но хватануть предельно допустимую норму рентген в сутки они успевали за минуты. А дальше – санобработка, дозиметрический контроль и ожидание новой смены. И тут хоть волком вой, хоть крыс лови, чтобы время быстрее шло. А крысы в том бункере были величиной с откормленного кота.

Иногда к ликвидаторам приезжали ученые-лекторы. Как теперь понимает Евгений Георгиевич, их лекции были не столько обучающими, сколько успокоительными. Выступающие рассказывали, что радиация в допустимых дозах не принесет существенного вреда организму. Лукавили, конечно. Ведь не случайно в чернобыльскую зону рекомендовалось направлять мужчин от сорока и выше, то есть уже имеющих детей и не имеющих планов на дальнейшее пополнение семьи. Но, как говорит Евгений Георгиевич, этому правилу не следовали неукоснительно. Ему самому в то время едва исполнилось 28 лет, а были в их подразделении ребята, едва успевшие демобилизоваться из армии.

Впрочем, иллюзий насчет радиации он уже тогда не питал. После работы отчаянно першило в горле, душил изматывающий кашель. Медсестрички поначалу давали таблетки, а потом стали отговаривать принимать что-либо, кроме предписанных всем чернобыльцам иодированных препаратов:

– Да не глотайте вы таблетки, ребята. Только себя травите. Кашель у вас – от радиации.

По возвращении домой начались отчаянные головные боли. И через два года Евгений Котляров получил инвалидность. Потом последовали инсульт, два инфаркта и целый букет прочих заболеваний.

Однако тут, как в песне Высоцкого, «скажи еще спасибо, что живой». Ведь добровольцы, а по сути, «смертники», потребовались и в их «призыве», почти через два года после аварии, когда образовалась трещина в саркофаге. На ликвидацию трещины из их группы добровольцами ушло 10 человек. После этого их сразу отправили домой. Сказали, что те разом собрали всю предельную норму – 25 рентген. А сколько там было на самом деле – тогда это являлось предметом государственной тайны.

Когда люди прочнее металла

Резервистов в Чернобыле звали «партизанами». Действительно, все они были гражданскими лицами, вынужденными действовать по законам военного времени. Большинство понятия не имели о том, какой опасности на самом деле они себя подвергают.

Но вот выпускники академии химзащиты осознавали все и прекрасно понимали, куда они едут. От них с самого начала ничего не скрывали.

По сути, из тех, самых первых, уже никого не осталось. Они ушли очень быстро. Полковник в отставке Евгений Котелевец вспоминал о своем друге Викторе Шатохине, который по возвращении оттуда совершенно спокойно произнес: «Я хватанул рентген 400». Он понимал, что это смертельная доза. Но что если бы не было специалистов, которые, зная и понимая все, жертвовали собой, устанавливая саркофаг, закрепляя днище аварийного блока. Прямо под ним – подземное озеро. Если бы днище прогорело, озеро бы разлилось. Тогда последствия были бы не просто тяжелее, они могли стать чудовищными – и уже не только для Украины, Белоруссии и Европы...

Председатель Северо-Кавказского регионального отделения «Союз—Чернобыль» Михаил Хлынов был направлен в Чернобыль сразу после Афганистана. Вот на снимке его экипаж: вместе с Михаилом Ивановичем – его штурман Валерий Маряскин и бортмеханик Павел Лужинский. Это они там, в Чернобыле, молодые, красивые. Теперь эта фотография – память. Уже нет на свете ни Валерия, ни Павла. Летчики получали облучение, кратно превышающее те предельно допустимые для ликвидаторов 25 рентген за командировку. Пилоты иной раз «хватали» по семь рентген за вылет. А у Михаила Хлынова в полетной книжке есть запись о 28 вылетах в сутки. Правда, он сам признается, что в тот день он в первый раз в жизни упал от изнеможения, лишь только выбравшись из вертолета. Еще бы – многотонную машину приходилось буквально втискивать между тридцатиметровыми соснами, когда лопасти едва не задевали ветки. При этом температура воздуха за 35, и пот заливает и глаза, и маску респиратора... А забор грунта для дозиметрических замеров в 200 метрах от ЧАЭС, близ «рыжего леса», выжженного радиацией, из-за чего он и получил свое название. Дозиметры зашкаливало, правда, тогда давали подписку о неразглашении сведений дозиметрической разведки...

Сергей Головко (в 1986-м – майор танковой части, дислоцировавшейся в Кривом Роге, в зоне ликвидации, заместитель командира батальона спецобработки) в числе других эпизодов вспоминает, как пришлось работать на крыше 3-го энергоблока (соседнего с аварийным). Уровень радиации на крыше замерили дозиметристы – вывод: находиться там человеку нельзя больше полутора минут. То есть только пробежать через крышу с лопатой и успеть захватить грунт. Так вот что запомнилось: энергоблок – громадина высотой в 16-этажный дом. И все 16 этажей – на каждом лестничном пролете – люди, люди, которые ждут своей очереди выполнить вот эту задачу...

Батальон спецобработки работал по двум направлениям. Часть непосредственно занималась обработкой машин, следующих со станции, Это был непрекращающийся поток. Воду брали из Припяти. Работали безостановочно, в три смены.

А в это время таким же непрекращающимся потоком к Чернобыльской АЭС шли бетономешалки – с номерами разных регионов, со всей огромной страны.

Рановато для забвения

Сергей Васильевич вспоминает, какое тяжкое потустороннее ощущение вызвало посещение Припяти. Про жанр фэнтези тогда мало кто слышал, но город действительно напоминал корабль-призрак, откуда разом исчезли все люди.

Говорят, что еще более тягостным было ощущение от обезлюдевших деревень. Аккуратно выкрашенные наличники на окнах, занавесочки, ровненькие делянки в огородах, деревья, прогнувшиеся ветки под тяжестью огромных яблок или груш. И никого. Разве что чья-то одичавшая животина попадется на дороге.

Подполковник запаса Виктор Медяник хорошо помнит, как эвакуировали жителей этих деревушек Брагинского и Хойничского районов, попавших в зону отчуждения. Офицеры, проводившие эвакуацию, хорошо понимали, что жители уже получили изрядную дозу радиации. Особенно Брагинцы, живущие в семи километрах от станции. Но сами жители ничего и слушать не хотели. Люди деревенские – работы по весне делать-не переделать, а им говорят: в машины грузись, животину бросай. Особенно старики упертыми оказались. Это сейчас с улыбкой вспоминается, как они требовали предъявить народу ту самую радиацию, из-за которой им дома нужно покидать. А тогда напряжение было диким: кто-то голосит, кто-то корову с поросенком к машине тащит… А как тронулась колонна, так, казалось, все вокруг в один сплошной вой слилось. В голос кричали женщины, заливались до хрипоты собаки, тревожно мычали коровы. Не было живого существа, который бы не переживал в эти минуты свою личную трагедию и разрывающую сердце боль.

К сожалению, и эту боль сегодня будут использовать против нас в идущей информационной войне. И украинские, и западные СМИ тоже вспоминают Чернобыль. Многие ради того, чтобы в очередной раз сделать Россию во всем виноватой.

И им есть за что зацепиться – у нас очень часто головотяпство узкого круга лиц компенсируется всенародным подвигом и готовностью к самопожертвованию. Чернобыль не исключение. Публиковался некогда документ со ссылкой на КГБ, из которого следовало, что еще в 1984 году на Чернобыльской АЭС произошла авария с радиационным загрязнением атмосферы, что 3-й и 4-й блоки АЭС имеют конструктивные недостатки. Прислушались? Похоже, нет. Поскольку активно готовили к вводу в эксплуатацию пятый блок. Уже в понедельник, 28 апреля, в новом блоке должен был начаться монтаж ядерного реактора… Кто ответил за то, что катастрофа произошла? Директор станции, который отсидел 10 лет. Его заместители, главный инженер, которые не дожили до окончания сроков и умерли от той же онкологии, вызванной облучением... Но, несмотря на их высокие должности, решение об остановке и реконструкции АЭС находилось все-таки в компетенции повыше их уровня...

Кто ответил за излишнюю осторожность ради якобы сохранения спокойствия в обществе?

Обычные люди, которые облучились, копаясь на грядках или во время первомайской демонстрации в Киеве. Тогдашний генсек Горбачев покаялся за преступное замалчивание произошедшего и промедление с началом эвакуации четверть века спустя после аварии.

Только вот претензии нынешние украинские политики предъявлять будут не Горбачеву, а России и вряд ли кто-то вспомнит, что даже если наложить на чернобыльскую трагедию нынешнее территориальное деление, то в ликвидации аварии участвовало почти вдвое больше людей из регионов РСФСР, нежели из УССР. Тот же расклад по отдельным категориям: Минобороны, Минэнерго и т.д. Но тогда так никто не считал – в ликвидации последствий принимал участие весь Советский Союз.

И еще долго после распада СССР в сознании людей Чернобыль оставался явлением трансграничным, общей трагедией, общей историей, общим подвигом.

Конечно, в условиях нынешней информационной войны эту общность стараются разрушить. И первыми запевалами тут выступают именно Украина и Европа, которых, не будь того всенародного подвига советских людей, сейчас, может быть, уже бы и на свете не было.

Но, собственно, это нынче в духе западной традиции – полное отключение памяти.

Кончиться это может плохо, в первую очередь для той же Украины и соседствующей с ней Европы. К сожалению, мы тоже рядом. Последние два года Незалежная со своими четырьмя атомными станциями для всех соседей – что та обезьяна с гранатой. То они от российского топлива для АЭС отказываются, используют американское, которое по ряду показателей не подходит для технологических процессов на станциях, оснащенных еще советским оборудованием. То Запорожскую АЭС пытаются взять под контроль фашиствующие молодчики в неадеквате, то на той же АЭС происходит какая-то ЧС, и до сих пор никто не знает, что там на самом деле было. То на снимках со спутника перестали быть видны те самые огромные кладбища техники в Чернобыле. Ее что – на нужды украинского народного хозяйства уже растащили или на нужды армии?

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

А планы по захоронению ядерных отходов со всей Европы на территории Чернобыльской АЭС даже комментировать не хочется. Их следовало бы оценить, в первую очередь, самим украинцам, потому что члены их правительства, которые такие решения принимают, свое будущее видят отнюдь не на Украине. Иначе об организации свалки ядерных отходов в 70 километрах от столицы не шло бы речи даже с самыми могущественными покровителями.

Интересно, когда на Украине верх над русофобией, взращенной за постсоветские 25 лет и буйно расцветшей за последние два года, возьмет верх путь даже не разум, а чувство самосохранения? Желательно бы побыстрее. Пока не понадобился очередной всенародный подвиг. Жаль, что это приходится говорить в годовщину той трагедии, которая случилась тридцать лет назад. Всего тридцать лет назад. Рановато для витка по спирали истории. Рановато для беспамятства.