ЛЮБОВЬ...

Ночной звонок. Приезжай... Вот всегда ровно в девять вечера я выключаю все телефоны, домофоны... Боюсь уже много лет. Пусть плохая новость застигнет меня утром! А тут как назло – забыла. И вот тебе – на похороны зовут...

Бабушку Клаву я знаю, сколько себя. Ну вот как стала что-то соображать – так и возникла баба Клава с липучей конфетой в кармане фартука.

Каждый год я отправлялась в гости в тете Кате, соседке бабы Клавы. Сколько же ей лет-то было, Клаве? Думаю, под сотню... Так и муж у нее был! Да какой! Дед Николай! Ой... Генерал прямо! Он и должность занимал какую-то до самой пенсии. А свою Клаву звал не иначе, как Лилия. Почему так? Да никто не знает... После войны уже, лет через тридцать, кто-то привез в село клубни лилий. Ну баба Клава первая их и посадила. У всех завяли, а у нее, как солдаты, стояли... Может, в память о единственном сыне, сгинувшем на фронте. Его портрет встречал всех с самого красного угла. И икона рядом, и лампадка всегда с огоньком... Так и повелось: бабушка каждую весну высаживала свои лилии, дед Коля таскал воду в ведрах, а мы с братом рыли под их забором из сетки-рабицы подкопы: когда поспевала кукуруза, ползали на «их» сторону, чтобы набрать молочных кочанов. Конечно, задницы были биты, но сам процесс стоил многого. Сейчас мой брат огромный, седой мужик, а иной раз слезу-то и смахнет, вспоминая наше «партизанское» детство. Кстати, сетка так и стоит...

Однажды, лет двадцать назад, случилась беда – Лилия спускалась по ступенькам, упала, сломала ногу. Когда сняли гипс, но ходить еще не разрешили, племянники вмиг привезли и коляску, и «ходунки». И долго еще коляска скрипела по дорожкам: дед Коля выложил хороший пандус с крепкими перилами. И по вечерам вывозил Лилечку, чтобы размять ей ножку. Садился напротив, клал ногу на колени, гладил и, если бабушка вскрикивала от боли, целовал ножку. А нам за высокими георгинами с росточком моего братца все было видно. И сморщенную старушечью ногу тоже. «Слушай, сестра, а вот как думаешь, у нас так будет?» И вдруг вытер нос рукавом... «Плачешь, что ли?» – «Да вроде...»

Бабушка умерла ночью. Утром дед Коля, еле шевеля синеватыми губами, сказал соседке... А у нас – обычай. Если кто умирает на улице – собирается целая бригада женщин: режут лапшу, варят борщ, чистят картошку. Поминки обычно скромные, но на всю улицу.

Выяснилось, что старики не приберегли на это дело водки: оба трезвенники. Так, местные пьющие граждане собрались и принесли во двор разномастное  спиртное, водку и вино. Даже самогон...

Пока шли приготовления к похоронам, к бабушке Лилии в комнату никто и не заглядывал: с утра обмыли, обрядили, все как положено. Мужики черным шелком обили саморучно сделанный гроб. Ну и все. Бабушка лежала в черном платье в мелкую крапинку, в руках крест а вокруг тела – лилии.

На деда Колю никто и внимания не обращал... Он сидел под домом, рядом племянники. Кстати, хорошие дядьки. Тоже уже седые, в возрасте. И внуки тут же. Здоровенные, один – копия сын, не вернувшийся с войны... Он говорил, что боится этого портрета. Тут старикам повезло: родня как на подбор. Кто-то давно спросил: кому же дом достанется? Немаленький, погреб большой. Старики только руками замахали: предлагали и тем, и вон тем – все отказались. Сказали, что вы помрете, а мы уж разберемся. А так... И картошки подвезут, и капусты, и всякой огородной всячины. Бабушка на все руки мастер была, так ей и совсем незнакомые семена привозили: бабуль, картинку видим, а что, не понимаем... Вырастала то капуста, не виданная в тех краях, то еще что-нибудь этакое.

Было тепло. Во дворе ставили столы, накрывали клеенками, расставляли тарелки, по рукам уже получили любители помянуть заранее всех и за все. Дед Коля пошел побриться, да как-то костюм, что ли, надеть. Старые глаза слезились, он незаметно смахивал слезы рукавом, но всевидящие бабы гадали: с кем же теперь ему быть. Уж под сотню лет, кто из племянников возьмет? Дед-то еще ходит и за собой следит. Да... Подвела Лилия! Женщины как-то легче переносят горе.

...Ну все вроде. Столы накрыты, тарелки расставлены, стаканы блестят. Пора выносить покойницу.

И тут раздается крик. Бессмысленный, просто крик. Кто-то из соседок выскочил из дома, хватая ртом воздух.

Когда народ набился в комнату, глазам предстала (ну слов просто нет) картина: рядом с бабой Лилией, чисто выбритый, в парадном костюме, лежал дед Коля. Он вытянулся как на параде, улыбка почему-то... И держал ее за руку. Рад, наверное...

И тут началась суета! Селедка, все, что быстро портится, по холодильникам и погребам. Внуки с правнуками на машинах рванули в похоронную контору, «копачи» – на кладбище. Им было приказано копать двойную могилу: раскопать бабушкину и вымерять на двоих.

У ворот сиротливо стоял «оркестр» – трубач, баянист и барабанщик с огромным барабаном. Они-то думали, что играть сейчас надо, а оно вон что...

Вернулись племянники из погребальной конторы. Вернулись «копачи». От ворот заиграла заунывная музыка, отдаленно напоминающая марш Шопена. Гробы медленно поплыли над головами провожающих.

На кладбище было не протолкнуться: все село знало, что супруги умерли в один день, все и пришли... Над гробами пел красивым голосом батюшка. «Оркестр» скромно стоял в сторонке, ждал, когда позовут поминать.

«Смотри! Смотри!» – шелестело над головами... «Да вижу! Молчи!»

Дед Николай Иванович и бабушка Клавдия Степановна, еле повернув (ну вот как-то так) друг к другу головы, улыбались.

Любовь – она такая вот. Не вздохи, не поцелуи и даже не ключи от квартиры подружки... Любовь – это вот: дал бы им Господь, они бы за руки взялись... И так и ушли бы в Вечность.