Не умею вязать носки...

Мало места... Ну дали бы хоть раз от души, на всю газету написать! Но сейчас зачем? Утром было как­то больше места для грусти. Сейчас просто работаю, не до бессильных слез.

Вот меня многие спрашивают: а откуда вы знаете вот того человека или меня, к примеру? А я не знаю. Достаточно поговорить ­ и все: если человек интересен или история, которую он принес, интересна — я как будто «влезаю» в его кожу. Мне радостно его радостью, больно его болью...

Причем мои основные посетители — бабушки, которые дома уж всем все рассказали, всем надоели и ко мне приходят излить душу. Пару месяцев назад приходила моя маскировщица. Вот когда я пожалела, что места маловато! Отвоевать всю войну, видеть всю мерзость жизни, выжить и остаться человеком... А я смогла бы? Не знаю. Но дома ревела долго, пока муж не прикрикнул, что ему мой рев по поводу и без повода уже в печенках... Поэтому, жалея печенку своего дорогого разведчика, попробую рассказать о том, что скрывается в душе и выплескивается, когда никто не видит...

Я не буду писать о статьях, коих много, но они о том, что: «Ой, спасибо, вы так помогли!», хотя это тоже приятно, не скрою. Я буду писать о горе. О том, что мучало людей и несколько десятков лет назад, и мучает сейчас. Я буду писать, какая я добрая. Иногда совсем недобрая... Иногда я — как будто и не я. Не ожидаю от себя ничего: как будет, так и будет.

Помню, ко мне зашел мужчина, присел... И начал валиться как­то набок. Хорошо, были люди и его подняли, водичкой побрызгали. Он спасал сына от страшной болезни, поставив на кон все, что мог. Он буквально выкрал его из больницы в Москве, где лечения ребенок не получал. Летел на самолете в Израиль. Там искали донора, в общем — парень жив и здоров... Но сколько сил и здоровья это отняло у всех посвященных! Днем еще вроде держишься, ночью ревешь так, что кровать трясется... И сколько таких отцов и матерей было. Я как­то заглянула в специальный блокнотик. И выкинула его. За строчками в газете были переговоры с клиниками, уговоры и взывания к совести и Богу, русские врачи, которым «доставались» наши дети. Там же лежали письма от партийных деятелей: у них просили денег. Откликнулся один Жириновский. Он смело может считать этих с трудом вырванных у смерти ребят своими детьми или внуками... Он тоже договаривался, что­то кому­то, видимо, платил и даже пытался протащить спорный в нашей стране закон о трансплантации.

Мы с родителями и их детьми крепко держались за руки. До тех пор, пока я была здорова. Потом целый год непереносимой боли, операции, неподвижность, врачи, которым я готова и сейчас руки целовать... Теперь болезнь будет трепать меня до тех пор, пока не добьет. Врачи смеются: сто лет проживешь! А что? Видали мы старушек и столетних! Ничего так... Жалко только, что не все дети доживают до столетия мамы... Опять слезы, и опять нет. Не хочу я сто лет. В общем, выжила: мне и редакция помогала, и муж вкалывал как проклятый, и друзья из Темнолесской, моего любимого (ох, сколько я за него «отгребла!») реабилитационного центра для наркозависимых. В общем, выползла...

И как это часто бывает, к обычным обязанностям: новости, это напиши, туда зайди, прибавилась еще одна. Не обязанность, нет. Тут надо детство вспомнить.

Когда­то я жила практически рядом с Ботаническим садом. А через дорогу лес, куда мы, детвора, забирались и играли в какие­нибудь прятки... И ведь не боялись ничего. Мне было лет 10. Вот там, в лесу, нашли мы человеческие кости. Кто­то самый умный побежал домой, вызвал милицию. И мы сидели с милиционерами в лесу, ждали кого­то... За это время я успела рассказать все, что знаю о расстрелах на аэродроме, о расстрельных ямах, о том, что кости вымыло дождями... И даже показала отверстие от пули. Почему не боялась? Не знаю. Я и сейчас не боюсь. Потом дяденька милиционер (лет 25­35) приходил к нам домой, благодарил, что­то говорил родителям. Приятное, наверное. Вследствие чего мне было заказано появляться в тех местах. Кстати, тогда мне почти каждый день снился один и тот же сон: две огромные лошади, черная и белая, кружат вокруг меня, скаля белые зубы... Теперь сон этот снова снится. Жуть какая­то.

Ну так и продолжу, как говорит моя подруга. Когда болезнь перешла в стадию ремиссии и я смогла как­то ею управлять — пришло то, от чего моя мама чуть в обморок не упала. Я стала искать людей. Самый первый был солдатик, о котором, в общем­то, все было известно. Пришел мужчина с фотографией: дочка, помоги найти отца. А чего его искать? Надо было просто подумать, и все. Отец, молодой совсем боец, написал на фото, где он воюет, число, что­то еще... Просто надо было заглянуть в электронный архив, что и сделали тут же. Нашли все: и в какой день был бой, как и куда ранен, когда умер и в каком санбате. Покопавшись в интернете (дай Бог здоровья тому, кто его придумал), нашли и санбат, и фотографии братской могилы, и даже надпись, отдаленно напоминающую фамилию разыскиваемого. Пожилой сын сказал, что поедет, чего бы это ни стоило! До украинской трагедии оставалось года два.

А потом мне в руки попался старинный альбом жены священника Павла Панина. И там — фото его сыновей, Бориса и Александра. В те давние годы было принято подписывать фотографии, и ребята написали там много чего полезного. Тогда я еще не знала первое правило поисковика: изучай все, что попадет тебе в руки. Даже запятые. Бориса нашла легко: моряк, к началу Великой Отечественной он им и оставался. Архив выдал все, что удалось найти: где воевал, в составе какой части, где погиб и, главное, где похоронен. Если бы кто знал, как нас встретили в Новороссийске! Как потом плакала, буквально кричала в телефонную трубку женщина, которая за слезами не сказала главного, как ее зовут! Оказывается, она родственница мальчика и живет практически рядом... Ну и пусть мы не знаем ее имя. Зато теперь к этой огромной братской могиле будет приходить родная душа...

С Александром все было по­другому. Это был настоящий международный поиск. Архив не дал ничего. Вообще. Кроме даты смерти сообщил о ранении. Вот здесь пришлось проделать весь путь полка, в котором служил красивый мальчик с необычными, какими­то нездешними, глазами... Зеленые, наверное, были. Последняя остановка в Польше. А как туда попасть? «Наши» местные поляки отказали: вы же знаете, какие у нас отношения с Польшей? Не знаю и знать не хочу! У меня со всеми хорошие.

В интернете нашелся поисковик (там все знакомятся) — пан Вацлав. Больше о нем ничего не известно. Вацлав ищет братские могилы и сообщает о них, если есть запрос. Если нет — организует приведение в порядок. Поляки — добросовестный народ. И даже сегодняшние беды не сделали их другими: они так же убирают кладбища, приводят в порядок могилы наших солдат... Исключения редки, подонков везде хватает. В общем, примерно нашли мы это кладбище. И тут алгоритм поиска сломался. Название селения изменилось! Как теперь искать?

Вацлав молчит... Ладно. В соцсети нахожу «нелояльного» к России поляка, Михала, и прошу его выяснить, как и что. Через пару дней он выложил целый доклад: он ездил туда! 200 километров от Варшавы! Да, название немного изменилось, братскую могилу укрупнили: часто хоронили наспех и где придется. Она там­то и там­то... Приезжайте в гости, мы любим Россию и ее Президента. Вот те раз! А где злые поляки? А где занятые до самых глаз? Вопрос остается открытым: мне не встречались...

Это был самый трудный поиск из всех. Обычно в архиве, воспоминаниях можно узнать что­то важное. А тут началось с тишины: Александр только раз подал голос, когда приснился. Я вижу его, пытаюсь тянуть за рукав, вижу погоны, понимаю, что это он. «Я сплю, не буди меня!» До сих пор не могу понять, кто это произнес. Помню испуганную физиономию мужа: «Ты спятишь с этой работой!» А я еще вижу удаляющуюся спину солдата, перехваченную портупеей. То ли сплю, то ли нет? Даже вспоминать страшно...

Каждый поиск — это всегда слезы. Особенно если семья ждала сына или отца... А похоронка не пришла. А он не вернулся... И сколько раз мы находили эти самые похоронки в архивах! Их не высылали! И семьи были обречены на бесконечное ожидание. А многие и на худшее: раз пропал без вести — значит, ушел к врагу.

Сейчас меня берет под свое покровительство Краснодар. Поисковики тамошние удивляются: у вас там что, войны не было? Сколько всех знаем, да, почитай, всю страну, а про Ставрополь ни слуху ни духу. Пару раз видели каких­то мальчишек и девчат, которым доверять было смертельно опасно: откапывать по второму разу окопы, начиненные неизвестно чем, — более чем опасно. Смертельно. Ну вот — будет у меня покровитель, будет легче. Тем более что он за два дня нашел нашего, ставропольского, бойца, рассказал про бой, сколько погибло и где похоронены эти тысячи ребят... У моря они похоронены.

Иногда кажется, все. Буду про собачек и котов писать. Но и там такие трагедии случаются... Совсем недавно отослала, можно сказать, последние деньги для собаки, избитой и буквально сожранной какой­то дрянью. Многие прислали, я не одна такая сердобольная. Собачка выжила, «чикиляет» по дому с трудом, но сквозь ужасные раны уже виднеется морда спаниеля. Теперь вот надо как­то собирать старые одеяла и тащить в наш приют: собакам будки утеплять ­ они не переживут зиму... Муж посмеивается: бабки, вроде тебя, носки вяжут и дома сидят! А я не умею вязать носки.

Нервы ни к черту. Ночью позвонили, как током... Я отключаю телефон, а тут, видно, что­то не сработало. Из Израиля? Женщина просит найти ее дядю, нашего коллегу Григория Алтеровича Ройзмана. Был призван еще до войны на действительную. И остался на фронте военным фотокорреспондентом. 18­19 лет... Пока выяснили, что погиб в 42­м под Одессой, но где стояла та пятая батарея? Буду искать... Хотя там будет трудно, точно знаю. Пока только начала, но уже нашла одного бойца с фамилией ... Гитлер! Десять раз перечитывала. Нет, все правильно.

Два письма. Одно почему­то домой пришло. Одно в редакцию. Просьба та же: помогите найти! Буду искать: архивы, родня, письма, фото — все, что только можно...

А вот есть у меня… ну не знаю, мечтой­то не назовешь... Попытаться выяснить, что было в тот страшный день, когда фашисты расстреляли больных из психиатрической больницы. И правда ли, что и врачи пошли со своими больными? В детстве мы находили странную большую могилу в тех краях. Не ту, облагороженную, а простую, заброшенную в лесу... Может, я путаю что, но поискать надо. Хочу найти капониры, в которых прятались самолеты дальней авиации. Это в Ставрополе. У нас ведь тоже была война... Везде: и на улицах была, и в лесах была, и в домах тоже... Могилу бы одну поднять, тут, неподалеку, на Даниловском кладбище. Тронула надпись на захоронении молодого офицера нижних чинов, почившего в 1919 году при неизвестных обстоятельствах. По фамилии Цыренщиков. И вот пока пишу — пришла одна дельная мысль в голову. Надо проверить.