Раны на детской душе. 3 августа 1942 года Ставрополь был оккупирован немецко-фашистскими войсками

В 1942 году Эле Сивашовой было 5 лет. Жила она (кстати, живет и по сей день) на окраинной новофорштатдской улице Осипенко. Тогда же, в августе 42-го, в их избушке-мазанке остались четверо. Кроме нее, мама - Екатерина Сергеевна, бабушка (по материнской линии) Дарья и двадцатилетняя Нина – самая младшая из шестерых дочерей Дарьи Васильевны Статьевой – Элиной тети. Аккурат на утро понедельника, 3 августа, выпало провожать Нину, недавно окончившую медицинскую школу, на фронт. Еще в 41-м из этого же домика ушли на войну так и не успевшие обзавестись своими семьями братья Нины - Василий и Александр.

Отправка очередной партии мобилизованных была назначена на 3 августа. Местные власти как будто не верили или не хотели верить в то, что немцы уже были на подступах к Ставрополю. Но ранним утром этого рокового дня (факт хорошо известный) гитлеровский самолет сделал «контрольный» облет тогдашнего Ворошиловска. Были сброшены листовки, в которых «извещалось» о том, что город будет подвергнут бомбардировке. Такой вот «акт гуманности» со стороны оккупантов, опять же расцененный как очередная вражеская провокация.

Рассказывает Эльвира Федоровна Седаева.

- Мобилизованных собирали в городском парке. Туда мы и пришли втроем: бабушка, мама и я, чтобы проводить Нину. Как раз в это время и началась бомбежка города. Колонна, в которой была Нина, двинулась своим ходом на Невинномысск. Как мы после узнали, за городом людей вроде бы успели посадить на машины. Немецкие самолеты стали кружить прямо над парком. Помню, мы все трое прижались к огромному дереву, обняв его руками. Как к спасению своему. А когда где-то рядом раздался взрыв, сорвавшись, побежали домой. Это был самый тяжкий и страшный путь в моей жизни. Кругом все гудело, со всех сторон слышались крики людей. Где-то в районе железнодорожного вокзала был виден огромный столб пламени, несло гарью.

Потом многие дни и ночи все трое хоронились в саду, в наспех вырытой женскими руками яме, «бомбоубежище». Сколько бомб угодило в дома горожан, в окраинные хатенки в первые часы и дни оккупации! Сколько погибло людей, которые еще несколько дней назад могли бы быть организованно эвакуированы. Могли бы…

- Я сразу повзрослела на несколько лет, - продолжает Эльвира Федоровна. - Я уже знала, что идет война, теперь она пришла в наш город, на нашу улицу и могла в любую минуту погубить меня, маму, бабушку. Больше всего боялась ночных бомбежек. Даже тогда, когда немцы ушли, стоило только услышать гул самолета в ночном небе, начинала плакать, забиваться в подушку, проситься «в яму». Этот страх остался со мной на всю жизнь. И сейчас не переношу, когда ночью услышу гул летящего самолета.

А еще моя собеседница с того, уже далекого-далекого времени до сих пор помнит запах и вкус горелого хлеба. Факт тоже известный: при отступлении в спешке наши подожгли зернохранилище, чтобы лишить немцев возможности изготавливать хлеб. Из каких запасов будут питаться оставшиеся в городе люди - никого не волновало. Но пшеница вся не сгорела, часть ее обуглилась. Из нее немцы наладили выпечку хлеба, раздавая его (что было, то было) населению. Другого хлеба не было, и люди питались им, горьким и невкусным, давящим запахом гари.

- Оккупация, война, - вздыхает жительница Нового Форштадта, - сколько всего было пережито! Я многое видела и многое запомнила, но только конечно то, что происходило на нашей улице, дальше нее меня не пускали. Но горькие зарубки на душе остались от воспоминаний до прихода немцев и после. Как можно забыть! Когда на улицу приходил почтальон, я замирала. А потом то здесь, то там из дворов слышались крики – семьи получали похоронки. Эти крики я слышу до сих пор…

…Род Статьевых был самым большим на старинной городской окраинной улице, начало которому еще в середине ХIХ века положил переселенец Игнат Статьев. К началу войны на бывшей 2-й Новофорштатдской было несколько дворов, или, как их называли, гнездовий Статьевых. Только у Дарьи Васильевны и ее мужа Сергея Игнатьевича было 14 детей! Длинен скорбный список Статьевых, невернувшихся в родные дома с полей сражений…

- Но вот что я еще помню и о чем не могу не сказать, - говорит в конце нашей встречи Эльвира Федоровна. - Во время войны я слышала не только плачь, но и песни. Так люди старались поддержать себя, сказывалась русская душа, русский характер. Но женщины, случалось, вечерами собирались возле домов, на завалинках, и пели. Все летние военные месяцы, не считая, конечно, августа сорок второго, нашим ночлегом был сеновал во дворе. Мы укладывались и слушали песни. По голосам бабушка определяла, кто и где поет. Под иную песню заплачет, под иную - засмеется. А я под какую-то из них засыпала. Как под колыбельную…