Волчица и овцы
После этого Сенат и Синод потребовали от консистории провести собственное расследование. В результате появилось пространное «Мнение» консистории, которое вкратце сводилось к следующему. Во-первых, игуменья Митрофания как лицо духовное подлежала церковному суду, а не общегражданскому. Во-вторых, не она обманула Лебедева, Солодовникова и Медынцеву, а они её – обещали пожертвования, но не дали. В общем, она невиновна, а прокурорский надзор – затея не христианская, ибо следует всё прощать, а не преследовать, и другие государства нам не указ, так как они давно Бога забыли.
Надо заметить, что в своих доводах авторы «Мнения» опирались на отменённый, дореформенный закон; они принимали на веру только показания свидетелей, которые были, по существу, сообщниками Митрофании. Никаких доказательств своей позиции консистория не предъявила, а лишь взывала к религиозным чувствам. И это несмотря на то, что игуменья Митрофания, по существу, нанесла огромный материальный и моральный ущерб церкви.
Следствие продолжалось почти девять месяцев. Было собрано огромное количество обличающих документов, допрошены сотни свидетелей. Особое значение имела почерковедческая экспертиза; пожалуй, ещё никогда эксперты не исследовали такой объём текстов и подписей; были привлечены ведущие каллиграфы, гравёры и даже опытные учителя чистописания. Эксперты единодушно установили грубые подделки; лишь единичные документы вызвали разногласия. Да и трудно было ошибиться. Например, игуменья Митрофания быстро реализовала единственный законный документ с подписью Лебедева и впоследствии воспроизводила его факсимиле по наитию. Ещё грубее были сработаны векселя Солодовникова: малограмотный старик писал с ошибками, коверкал слова, свои инициалы писал с маленькой буквы, а если полностью, то указывал отчество по старинке: «герасимов», без «ич». На все эти особенности матушка просто не обратила внимания.
Дело так распухло, что обвиняемая и сама путалась в показаниях, но чаще сознательно запутывала следствие, неоднократно отказывалась от показаний, меняла их. Так что прокурор на суде разводил руками: «Следить за показаниями игуменьи Митрофании было невозможно; они противоречат друг другу на каждом шагу. Едва игуменья Митрофания даёт одно объяснение, как через пять минут даёт другое, и совершенно противоположное первому. Связать их в одно целое и стройное мы не можем».
Важен сам процесс
Процесс начался 5 октября 1874 года и продолжался две нед ели. Для игуменьи Митрофании даже в зале суда было сделано исключение: она сидела не на скамье подсудимых, а восседала в особом кресле.
В процессе участвовали выдающиеся юристы. Интересы пострадавших защищали «орлы юриспруденции» Ф.Н. Плевако и доктор права А.В. Лохвицкий (отец знаменитой поэтессы Мирры Лохвицкой и ещё более знаменитой писательницы Тэффи). А вот защищать игуменью Митрофанию маститые юристы отказались. Однако её адвокаты С.С. Шайкевич и С.В. Щелкан тоже были профессионалами высокого уровня, довольно известными в правовом сообществе, и старались они на совесть. Заступником от консистории выступал архимандрит Модест, ведущий автор упомянутого «Мнения». Он развил свои идеи высказыванием, что современные публичные суды – «соблазн хуже театра»; утверждал, что экспертизы, проведённые в православный праздник, незаконны.
Перед присяжными и публикой развернулась неприглядная картина, обнажились не только крупные аферы, но и мелкие, даже мелочные хищения. Например, игуменья Митрофания выманила у Медынцевой соболью шубу с муфтой на время, а затем одна из монахинь сдала эти вещи в ломбард. У той же Медынцевой матушка вымогала непомерно большую сумму за её содержание в монастыре.
На суде было допрошено свыше двухсот свидетелей. Многие подручные предали свою патронессу и дали признательные показания. Только монахини и другие духовные лица стояли за неё до конца, разве только невольно проговаривались или забывали инструкции матушки.
В речи обвинителя содержались пассажи, направленные косвенно и против церкви, увлёкшейся, мягко говоря, коммерцией: «Закон воспрещает монахиням производить какую-либо торговлю, кроме рукоделия, а она (Митрофания и не только она – С.М.) торгует векселями, лесом, сукном, мясом, оружием (!) – словом, сознательно не подчиняется закону. Она приучает своих послушниц к вексельным оборотам…»
Игуменья Митрофания не признала своей вины в преступлениях, а только в проступках. Мол, для обеспечения уже обещанных пожертвований она загодя брала у жертвователей векселя на имена своих служащих и партнёров, брала и пустые вексельные бланки с подписью владельца, использовала их как платёжное средство на благо общины.
Версия Митрофании не нашла подтверждения в материалах дела, а подписи на векселях признали поддельными. Но игуменья была права в том, что все добытые таким бесчестным образом деньги пошли на благое дело. Подтвердил это и А.Ф. Кони, возбудивший уголовное дело; по его убеждению, действия игуменьи «...не содержали, однако, в себе элементов личной корысти; а являлись результатом страстного и неразборчивого на средства желания поддержать, укрепить и расширить созданную ею трудовую религиозную общину…» Да, с точки зрения закона, корысти не было, но с морально-этической – была. Воздвигая строения обители и общины, игуменья Митрофания воздвигала себе памятник нерукотворный. Меткое выражение Кони – «страстное желание» – очень точно отображает личность матушки-строительницы-воительницы. Во всех её действиях, да и в поведении во время следствия и на суде сквозили непомерная гордыня и чувство превосходства над мирянами. Этот противоречивый клубок «страстных желаний» и привел её к сокрушительному падению.
Наконец, присяжным был предложен вопросный лист, содержащий 270 (!) вопросов. Почти по всем пунктам присяжные ответили «виновна». На вопрос «заслуживает ли снисхождения?» – ответили «заслуживает». Соучастники по делу не понесли наказания как люди, подчинённые игуменье или зависимые от неё, к тому же признавшие свою вину.
Игуменья Митрофания вышла из процесса непобеждённой и не раскаявшейся, но осуждённой – на 3,5 года лет ссылки в Енисейскую губернию, и ей было запрещено покидать Сибирь на протяжении 11 лет. Её лишили также всех личных прав, чина и сана. Она вновь стала Прасковьей Григорьевной Розен. Но её продолжали называть (и доныне называют) игуменьей Митрофанией.
Волк или агнец?
На этом независимость суда окончилась. Последовало Высочайшее повеление, и Митрофания отправилась в Ставрополь, в женский монастырь. Её путешествие и дальнейшее содержание проходили в комфортных условиях. Вскоре её перевели в монастырь в Полтавской губернии; затем она жила в монастырях Нижегородской и Тамбовской губерний. Совершила паломничество в Святую землю, где провела два года. Всюду она писала иконы; подарила обителям все свои наградные кресты, носить которые теперь не имела права; в Иерусалиме она трудилась над созданием точной копии Креста Господня, собрав в его основание сто камней с Голгофы и других святых мест. Эту, как теперь сказали бы, инсталляцию она передала в Балашовский Покровский женский монастырь в Саратовской губернии, где провела последние годы ссылки. Она скончалась в Москве в 1899 году.
Церковь и часть православного сообщества продолжали считать игуменью Митрофанию безвинной жертвой зависти и интриг; обвиняли в тайных происках и раскольников, и нигилистов. Однако нет корпорации более закрытой, чем церковь, и пастве не всегда понятно, какими соображениями руководствуется пастырь. Сравнительно недавно была опубликована приватная записка митрополита Иннокентия:
«Вот, наконец, по делу несчастной Митрофании требуют и от нас ответа… В ответе нашем не надо сваливать вину ни на кого, кроме самой Митрофании, и не подать ни малейшего повода к обвинению епархиального начальства».
Некоторые исследователи усмотрели в этом документе 1877 года изменение отношения митрополита к осуждённой. На самом деле митрополит «пожертвовал королеву» из дипломатических соображений. Дело в том, что иски пострадавших от незаконных действий Митрофании составляли, с учётом начисленных процентов, 1 300 000 (один миллион триста тысяч) рублей. Сосланная и лишённая всех прав, в нынешнем её состоянии, г-жа Розен была неплатёжеспособна. Но если бы церковные власти продолжали настаивать на её невиновности, то есть взяли бы ответственность за её действия на себя, то суд мог бы обязать епархию возместить ущерб. Таких финансовых возможностей у Московской епархии не было; более того, надо было спасать от полного краха Покровскую общину сестёр милосердия – любимое детище Митрофании. Владыка Иннокентий даже обращался к московским властям с просьбой взять общину вместе со всей недвижимостью и службами под своё крыло. Впоследствии только поддержка императрицы Марии Александровны спасла общину от разорения.
Споры о «деле игуменьи Митрофании» хоть и вяло, но продолжаются до сих пор. В православной печати её называют подвижницей милосердия и страдалицей, суд над ней – позорным судилищем. Приводится всё та же версия: не она, а её обокрали – с незначительными вариациями. Доказательств как не было, так и нет. Ведь церковь у нас скажет – как отрежет. Да ещё и обижается на вопросы: мол, вы что же, нам не верите?!
Всё чаще пишут о «травле» игуменьи Митрофании во время следствия и суда. Пожалуй, некоторые демократические издания, действительно, высказывались гневно или иронически. Но ведь и благонамеренные издания, заступаясь за матушку, впадали в патетику. Самыми радикальными были всё-таки речи обвинителя и адвокатов, но это уж жанр такой.
В ту пору адвокаты сделались кумирами образованного общества; они, наряду с демократической печатью, говорили людям горькую правду, боролись с несправедливостью. Перлы адвокатской риторики становились крылатыми выражениями. Правда уже в ранний советский период адвокат сделался помехой революционному правосудию, и к нему стали относиться насмешливо.
Но искусство адвоката может прекрасно служить и, так сказать, «другой стороне». Тот же Плевако однажды защищал священника, уличённого в воровстве и прелюбодеянии. Адвокат молчал весь процесс. Публика была в недоумении. Заключительная речь Плевако была самой краткой в его карьере: «Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всём совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил, и сам в них признался. О чём тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждёт от вас: отпустите ли вы ему его грех?»
Священника оправдали. Вероятно, в этом случае церковные власти были довольны. Хотя, строго говоря, это пример явно неправосудного решения, принятого не по обстоятельствам дела, а под влиянием исключительно тактики адвоката.
Так что будем внимательно слушать и гневных обличителей, и велеречивых защитников.
И делать выводы, «невзирая на особы».
«Совершенно секретно», № 5/276, май 2012 г. sovsekretno.ru, www.seergey-makeev.ru, post@sergey-makeev.ru
