Точка в давно написанной книге

30 октября в России вспоминали жертв политических репрессий. В Ставрополе торжественный митинг проходил  на мемориале «Холодный родник». Там я встретил свою знакомую Нику Какобян. В её семейной истории тоже есть память о тех страшных временах. В 2009 году она даже написала про родного брата своего деда. Это история точек и сокращений.

***

Какобян Сергей Степанович. Родился в 1914 г., Турция; венгр; образование среднее; б/п; артель "Культбыттехпром", часовой мастер. Арестован 5 июля 1938 г. Приговорен: <место пропущено> обв.: по ст. 58-б. Приговор: ВМН Расстрелян 4 октября 1938 г. Реабилитирован 30 августа 1989 г.".

Родился, арестован, приговорен, расстрелян. Сегодня реабилитирован. И где-то между строками в большом списке жертв - короткая жизнь, для долгой памяти.

На вопрос, каким был Сергей, моя бабушка недолго подбирает подходящее слово: "Он был… неуправляемым, понимаешь?". И я понимаю, почему-то, мне кажется, правильно. Бабушка продолжает, а я собираю все в кучу. Так оказывается, что для привития недостающей для жизни в той стране управляемости Сергея, после смерти отца, отправившегося на поиски хлеба в «голодные годы», выслали из России в Вену, где жил его дядя, католический священник по фамилии Инглизян. Вернулся Сергей в Москву серьезным до неузнаваемости молодым человеком 24 лет, освоившим профессию часового мастера.

И пропал.

Что уж говорить, исчезновению этому никто не удивился. Слишком было понятно, что не смог тихий талант заменить желание говорить постылой власти то, что о ней думалось: как Сергей был неуправляемым, так и остался, хоть и стал очень серьезным.

***
А был еще другой молодой человек, звали его Артем. Был тот Артем простой сержант, прошел войну, участвовал во взятии Берлина. Артем много раз бывал ранен, а однажды попал в плен, по словам бабушки, сначала в «простой», потом в «страшный». «Страшный» плен так и назывался, по-страшному, концентрационный лагерь "Маутхаузен".

Из лагерей Артем бежал трижды. С собаками его находили в лесах и возвращали. После одной американской операции от ядовитого газа Артем ослеп на один глаз. Но все неважно, потому что был тогда освобожден. Правда, Отчизна его и других солдат к тому времени не ждала, «своими» признавать не хотела. И Артем пошел в Австрию, к родному дяде, священнику Инглизяну. И мог он у него в Вене жить, быть часовым или другим мастером, немного слепым, сильно раненым, но жить. Если бы дома, где Отчизна, не осталась мать и нищая семья. На границе, рассказывает бабушка, Артем попался, снова. Я, конечно, не знала деда, видела только на фотографии. От полученных на войне ран он умер в 1964 году, когда отец, наверное, еще не пошел в школу.

***
Я несколько раз, сверху-вниз и обратно, пробегала глазами по короткому тексту доставленной в конверте бумаги, оставленной отцом на кухонном столе. Есть стойкое ощущение, что такие истории – не место для метафор, но все же получать ответы на запросы о пропавших без вести – все равно, что ставить точку в давно уже написанной книге, как-то еще раз, как-то поверх. Моя семья отправила не один и не два таких запроса. Сначала наш родственник Сергей Какобян, в честь которого назвали моего отца, был просто пропавшим, а теперь вот реабилитирован. Этот факт закреплен на бумаге, в сухом обилии точек, сокращений, складывающихся в историю жизни цифр.

А все, с кем сегодня ни заговоришь об Артеме, говорят, каким он был добрым. В моей семье часто повторяют: "Это Артем из земли помогает". Про Сергея говорят, что он, выходец из турецких армян, был очень красивым.

Моей пожилой бабушке не без труда дается подобный рассказ, и почему-то с ней репортером быть не получается. Так уж сложилось, что мой дедушка Артем сам никогда бы не смог рассказать мне эту историю, каких было в нашей стране не одна и не две. Историю о себе, о среднем своем брате Сергее и о дяде священнике по фамилии Инглизян. Историю точек поверх точек поверх точек.

Ника Какобян, 2009