Чтобы слышать боль

Когда едешь по дороге в Архыз, то не перестаешь удивляться древним православным храмам, построенным в труднодоступных местах предгорья. Местные жители (карачаевцы), проживающие на этих землях уже много сотен лет, не могут дать вразумительного ответа — откуда они, эти храмы, кто их строил, кто и когда жил до них на этой земле. Что заставляло людей в столь сложных условиях местности забираться на крутые холмы и ставить там храмы. Естественно, что они одновременно могли служить и местами укрытия от нападавших врагов. Надо полагать, что никто и никому за эти постройки не платил, никаких технических средств, кроме рычагов, элементарных блочных устройств и тяги волов, тоже не было.

И вообще, зачем человеку все это? Есть земля, которая рожает, есть скот, который кормит, есть семья, которая согревает, есть дом, который укрывает от непогоды, — что тебе еще надо для жизни, человек? Ан нет. Все как бы и есть (у одних мало, у других побольше), но, как оказывалось, не в этом главная суть жизни — им почему-то не хватало духовного стержня, вокруг которого и крутилась внешняя жизнь.

И эта тяга к священному была столь сильна, что от нее невозможно было отмахнуться, невозможно было получить удовлетворение в жизни без этой интуитивной тяги к чему-то неизвестному, но теплому и светлому, которое невозможно было увидеть и подержать в руках, но и без него невозможно было ощутить себя истинно счастливым человеком.

Случилось так, что когда Александр Македонский пришел в Индию, он встретился там с великим мудрецом. Его звали Дандалисс — так произносили его имя греческие историки. Александр спросил его: «Ты веришь в Бога?». Мудрец промолчал. Александр сказал: «Я не вижу его, так как я могу верить в его существование? Как ты можешь верить, не видя его?». Мудрец взял Александра за руку и повел к рынку. Александр следовал за ним — возможно, он ведет его туда, где может показать ему Бога.

Маленький мальчик на базарной площади запускал воздушного змея, и змей улетел так высоко, что его не было видно. Мудрец остановился и спросил мальчика: «Где твой змей? Раз мы не видим его, то как мы можем верить в него? Где змей? Как ты можешь все еще верить, что змей существует?». Мальчик ответил: «Я чувствую, как он тянет меня». И мудрец сказал Александру: «Я тоже чувствую, как Он (Бог) тянет меня».

Доверие есть не что иное, как чувство натяжения. Вы не видите — человек никогда не видит Бога: ощущается только притяжение Его. Но этого достаточно, этого больше, чем достаточно. Но, для того чтобы почувствовать это притяжение, вы должны находиться в определенном состоянии. Это невозможно выучить, читая священные книги: это не доктрина, не учение. Никто не может объяснить этого. Вы сами должны почувствовать притяжение.

Старый мудрец улыбался. Александр тоже осознал, что это откровение для него. Но мудрец сказал: «Подожди, нет никакой необходимости верить мне. Возьми нить в свои руки и почувствуй ее натяжение, потому что кто знает? Этот мальчик может обманывать. Никогда никому не верь. Почувствуй сам это притяжение». Если бы Александр удалился, просто послушав мальчика, то это было бы верой. Но он ощутил натяжение нити: змей был на другом конце, он тянул Александра. Он мог ощутить его силу. Александр поблагодарил мудреца.

(По В. П. Астафьеву)

В глубине Грузии есть местечко Гелати. Здесь курятся сизой растительностью склоны гор, и по белым развалинам старой академии, в которой, по преданию, учился гениальный певец этой земли Шота Руставели, ползут и переплетаются бечевки мелколистного растения с могильно-черными ягодами, которые даже птицы не клюют.

Здесь же стоит и древний собор с потускневшим от времени крестом на маковице. Собор, воздвигнутый еще Давидом-строителем в далекие и непостижимые, как небесное пространство, времена. Все замерло в Гелати. Работает лишь время, оставляя свои невеселые меты на творениях рук человеческих.

Вот дарница — огромное деревянное дупло, куда православные, приходившие поклониться Богу и памяти зодчих, складывали дары свои: хлебы, фрукты, кусочек сушеного мяса или козьего сыра. В чистом и высоком небе качался купол собора с крестом, а неподалеку совсем по-российски беззаботно пел жаворонок, трещали кузнечики в бурьяне да завивались синицы в одичалом лесу.

Медленно и тихо ступил я в собор. Он был темен от копоти. С высокого купола по стенам собора скатывались тяжелые серые потеки. В разрывах черной копоти, в извилинах нержавеющих потеков виднелись клочки фресок, и то проступал скорбный глаз пресвятой Матери-Богородицы, то окровавленная нога распятого Спасителя, то лоскут святой одежды, поражающий чистотою красок.

Мне объяснили: по дикому обычаю завоеватели-монголы в каждой православной церкви устраивали конюшни и разводили костры. Но царь Давид ставил собор на века, и меж кровлей купола по его велению была налита прослойка свинца. От монгольских костров свинец расплавился, и потоки его обрушились на головы чужеземных завоевателей. Они бежали из Гелати в панике, считая, что их карающим дождем облил православный Бог.

Грузины сохраняют собор в таком виде, каким покинули его ужаснувшиеся завоеватели.

Печально сердце гелатского собора, хмур и обветрен лик его, вечна и скорбна тишина в нем. Память темным и холодным крылом охватывает здесь человеческое сердце. Совсем уж тихо, с опущенной головой покинул я оскверненный, но не убитый храм, и теперь только заметил у входа в собор массивную гранитную плиту, уже скошенную ногами людей. На белой, грубо тесанной плите – вязь причудливой грузинской письменности. Иные буквы и слова уже стерты ступнями человеческими.

Но грузины наизусть знают надпись над прахом Давида-строителя и охотно переводят ее, не забывая упоминать при этом, что грузинский царь на несколько сантиметров был выше Петра Великого, и поэтому так огромна плита на могиле его.

На плите остался завет творца: «Пусть каждый, входящий в этот храм, наступит на сердце мое, чтобы слышал я боль его». Все вокруг приглушили дыхание, вслушиваясь в мудрую печаль нетленных слов.