Дети войны. Питомцы...
.(отрывки из документально-художественной повести « СЛЕД НА ЗЕМЛЕ»)
Из Архиповки полицаи бежали вслед за немцами. Но если солдаты спешно грузились на машины и уезжали, то полицаи не спешили. На большой открытой машине они объезжали подворья сельчан и забирали всё, что приглянулось, угоняли всю живность. Женщины голосили, но перечить мародёрам было опасно – обозлённые полицаи запросто могли застрелить. Однако далеко уйти им не удалось – стадо коров, лошадей и овец, согнанных со всех окрестных сёл, было отбито партизанами. Не знаю, что сталось с самими немецкими холуями, но вся скотина вернулась назад. В стаде оказались несколько бесхозных животных, и сельчане разобрали их по дворам, может, отыщутся хозяева. К нашему дому прибились лошадь и корова, которая оказалась очень доброй и щедрой на молоко. Владельцы животных так и не объявились – как будто кто-то свыше послал нашей многодетной нищей семье за все страдания корову-спасительницу. Мы очень полюбили Сулейху – так назвали корову, – доставали, где могли, сено, полову, солому - словом, всё, что она могла есть. И доброе животное отвечало взаимностью, став для нас основной кормилицей...
С лошадью было сложней. Конец января – начало февраля 1943 года. До весенней травки ещё далеко, кормить лошадку было нечем, и мама отвела её в колхоз. Но пока лошадь была у нас, я ухаживал за ней, чем-то кормил и она при виде меня тянулась к рукам своими тёплыми мягкими губами, её огромные фиолетовые глаза становились влажными. С гордостью, на зависть друзьям, я ездил верхом к артезиану поить свою лошадку водой...
Как бы трудно нам ни давался каждый ломоть жмыха, в нашем доме всегда жили какие-то животные: кошки, собаки, даже птицы. Кошку Мурку держали не только из-за мышей, которые, как говорится, по головам ходили, особенно, когда мы жили в землянке. Мне нравилось, когда она укладывалась спать у меня в изголовье, вытянув мордочку и мурлыча мне на ушко. Было так спокойно и уютно. Мурка была игривой кошечкой, ласковой и послушной. Брат Николай подобрал её в огороде крошечным котёнком, который уже прощался со своей кошачьей жизнью. Она жила у нас очень долго, я успел окончить школу, уехать в город, а верная кошечка все жила и ждала своего любимого хозяина. Мурка была непревзойдённой охотницей на мышей и крыс и частенько приносила свою добычу домой – положит на видном месте и призывно мяучит, мол, идите обедать, угощаю. Мы, дети, веселились от души.
Животные меня любили. Может, потому, что я был маленький – и возрастом, и ростом – и казался им малышом из их племени, а может, животные чувствовали мою неспособность причинить зло, обидеть их. Лохматый пёс Шарик неотступно сопровождал меня во всех походах по степи, подымая с гнёзд перепелов, распугивая сусликов и зайцев, Мурка в моей постели устраивала гнёздышко для своих котят, гуси не шипели на меня, когда я брал в руки крохотный пушистый комочек, а курица-квочка не мешала моему вмешательству в процесс воспитания её желторотиков...
Ближний берег реки Кумы обрывист и крут, нависает почти над самой водой. Высокую горку облюбовали птицы: щуры, стрижи, ласточки, которые селились в труднодоступных норах, что затрудняло доступ охотникам за птичьими яйцами и птенцами, к которым кроме котов относились и мы, сельские мальчишки. Однажды кто-то из моих приятелей заметил, что в одной крупной норе поселилась галка. Это было необычно, любопытство и охотничий азарт заставили нас сделать вертикальный шурф на обрыве и добраться до гнезда. В нём оказался всего один птенец, покрытый колодочками пробивающихся перьев. Когда я взял в руки тёплый комочек с разинутым клювом, обрамлённым жёлтой каймой, понял, что не отдам его никому. Да со мной никто и не спорил...
Дома, соорудив что-то похожее на гнездо, я стал приносить птенцу кузнечиков, мух, дождевых червей. Набрав в рот воды, как из поильника, давал ему попить. Птица подросла, стала летать по комнате, а однажды вылетела во двор и улетела. В тревоге за свою питомицу я выбежал следом за ней и стал звать: «Галя, Галь...». Свою радость я не могу описать, когда с лёгким шелестом птица опустилась мне на плечо и стала клювом ерошить волосы на моей голове. С тех пор так и повелось – где бы ни находилась Галя, стоило мне позвать её, и умная птица сразу же прилетала, садилась на плечо или на руку. Меня она узнавала в любом виде, летала вокруг, когда я гулял по лугу или ходил за реку. Как обычно, добежав до воды, мы с друзьями на ходу раздевались, бросали трусы и майки куда попало и с разбега ныряли в речную прохладу. Галка в ворохе ребячьей одежды безошибочно находила мою и садилась её охранять. Ещё она любила сидеть на большом тутовнике и клевать сочные сладкие чёрные ягоды, собирала гусениц, ловила зазевавшихся бабочек. На прилетающих «в гости» подруг-галок она не обращала внимания, зато позволяла себе через отдушину в стенке курятника проникнуть внутрь и там пожить какое-то время вместе с курами, которые принимали гостью спокойно, как свою, и даже уступали свой корм и место на жёрдочке-сидале. Однажды я наблюдал, как хозяин курятника, большой и важный петух, клевал корм рядом с моей Галей, не проявляя к ней никакой агрессии.
Галка была птицей ручной, но руки признавала только мои. Она не боялась людей, но и не подпускала близко к себе. Ещё птаха не любила, когда я брал ее обеими руками и сжимал её хрупкое тельце. Она вырывалась, трепыхалась, всем своим поведением выражала неудовольствие. Но стоило её отпустить, и она тут же оказывалась у меня на плече. Как наяву, вижу себя мальчишкой, бегущим по цветущей степи, описывающего большие круги Шарика и над головой летящую красивую нежно-пепельную птицу. Галя погибла от руки какого-то пьяного мужика, бросившего в неё камень...
Не могу описать степень моего горя, почти физических страданий и отчаяния Я держал в руках ещё тёплое тельце моей любимицы и горько плакал, глядя сквозь пелену слёз на поникшую головку с капелькой крови, на атласную синеву крыльев и был в отчаянии. Никогда я не плакал так, как тогда, над трупиком погибшей птицы. Это была моя первая в жизни осознанная потеря, при воспоминании которой сердце откликается до сих пор...
Я похоронил Галю на круче над Кумой, где она родилась, холмик украсил цветами и приходил на могилку каждый день. Видя моё состояние, кто-то из братьев принёс из леса птенца ястреба. Это птицы-хищники, не раз досаждали нам, охотясь за домашней птицей. Они могли унести не только цыплёнка или гусёнка, но и взрослую курицу. Во время прогулок по степи я часто наблюдал, как ястребки кружат в вышине, высматривая добычу. Это очень гордая птица, и я не помню случая, чтобы кто-нибудь приручил её. Я взял птенца и принялся его растить. Он вырос, привык ко мне, брал еду из рук, но природный инстинкт хищника оказался сильнее привязанности к человеку. Ястребок стал настоящей угрозой для всей домашней птицы, а после того, как он растерзал несколько соседских кур, мне пришлось выпустить его на волю – всё равно ястреб не смог заменить мне мою галочку Галю...
Вениамин ГНЕЗДИЛОВ.