Между войной и миром. Полоса неизвестности
Елена ПавловаСнова вернулись из командировки на Донбасс. Не были там полгода. Изменения, конечно, заметны.
Тише, но тревожнее
Неизменна только наша российская бюрократия с пропуском адресных гуманитарных грузов и сюрпризов с требованием новых бумажек на таможне. Если в прошлый раз пришлось запрашивать по интернету какие-то дополнительные доверенности, то в этот раз срочно понадобился ИНН владельца фуры. Зачем? Это, наверное, и Богу неизвестно... Ну хоть не четыре дня, как в марте, на таможне провели, за семь часов уложились, и то ладно...
И двинулись мы по пока еще пустынным в вечернее время дорогам Новороссии, по пути отмечая приметы едва наметившегося мира. Их пока не так много, и любое привычное для нас явление – такое, как подключение тепла в школах, кто-то воспринимает как достижение, победу, кто-то – как чудо... Это хорошо.
Плохо другое – мира нет в душах людей. Они не знают, что с ними будет дальше – понимают только, что их судьба гораздо в меньшей мере зависит от них самих, чем от тенденций глобального геополитического противостояния. После полутора лет, которые эти люди пробедовали на так называемой линии соприкосновения под перманентными обстрелами, они уже полгода живут в полосе неизвестности, неопределенности... А потому многие боятся называть свои имена, говорить на диктофон и т. д., и т. п. Это в начале нулевых в Чечне общаться приходилось без диктофона, но в Новороссии раньше такого не было.
Приведу лишь несколько фраз, услышанных от разных людей:
- Над нами поставили эксперимент... Эксперимент не удался. Какое тут будет настроение?!
- … Российское телевидение о нас уже почти не говорит. А украинское вещает то же, что и всегда. Для них мы по-прежнему боевики, сепаратисты... Если на контролируемый сейчас Россией участок границы вернут украинских пограничников, нас даже убивать не надо – мы от голода здесь все вымрем. Без гуманитарной помощи уже бы вымерли! Если действительно всерьез просчитываются возможности нашего возвращения в Украину, я не понимаю – зачем тогда все это было? Зачем разрушили мой город? Зачем погибли близкие мне люди – мои родные, мои друзья?..
…«Незалежные» телеканалы в прифронтовых городах ЛНР многие уже не смотрят. Наша попытка включить украинские новости закончилась слезной просьбой хозяев дома:
- Вы эти «Маски-шоу» без нас смотрите.
А вот российских новостей тут по-прежнему ждут, и в комментариях первых лиц стараются уловить подтексты, дающие надежду...
Безусловно, есть и оптимисты, которые просто рады тому, что не стреляют.
- Теперь-то здесь можно жить, – сказал мне один пожилой дядечка в Луганске. – Зимой тяжко было. Обстрелы, голод. А сейчас и зарплаты стали потихоньку выплачивать, и пенсии. Пусть они совсем маленькие, но все-таки... Пусть комендантский час пока действует и по ночам за городом, случается, постреливают, но разве же сравнить. У меня дочка сейчас в Харькове с детьми, я их уже домой зову обратно. Правда, они пока боятся сюда ехать. «Пусть, – говорят, – еще немного успокоится»... Конечно, она еще опасается, что с двумя детьми они здесь не выживут. Цены-то в Харькове хоть и растут, а все же они намного ниже, чем в Луганске. К тому же ее там хорошо приняли, многие нам сочувствуют. Дочь только намеками об этом говорит. По телефону-то не шибко много расскажешь. СБУ, как в 1937-м, по ночам из домов забирает по одному только подозрению или навету. Так что многие боятся, затаились.
- Думаете, будет тут единая Украина?
- Нет. Между нормальными людьми в других областях отношения восстановятся, а с их властью, конечно, нам не жить после того, что они (Порошенки и прочие) здесь натворили. Пусть они нас не трогают, и все.
За Веселую горку ОБСЕ не заглядывало
Ночью в Первомайске были слышны отдаленные выстрелы. Но к этому здесь привыкли. Последний серьезный обстрел города был 22 августа. Настоятель местного храма отец Василий и матушка Наталья сейчас уже с улыбкой рассказывают, как оказались на проселочной дороге чуть ли не на линии огня и как спасались. Тогда было, конечно, не до улыбок. Дети дома, связь разом заглохла. Время, пока обстрел продолжался, длиною в жизнь показалось.
- Это из той тяжелой техники стреляли, которую давно «отвели» на полигоны? – интересуюсь я.
- За Веселую горку они ее отвели, – отвечают мне.
У горы действительно название такое – жизнерадостное. Только вот за время героической обороны Первомайска оно воспринимается уже в переносном смысле.
Я не стала задавать риторический вопрос: «Куда смотрит ОБСЕ?» Понятно, что представителям миссии никаких «хованок» за горкой никто не показывает. Более того, ополченцы рассказывают, что визит ОБСЕ за лето стал для них своеобразной народной приметой. Как только машины миссии отъедут, так блокпосты ополчения начинают обстреливать с сопредельной территории.
Эти посты на окраине Первомайска жители города по-прежнему называют передовой. Отсюда минут десять езды до центра города на машине и столько же – обычным пешим шагом до первого поста нацгвардии Украины. И прямо по кромочке этой линии разграничения в соседние села, подконтрольные ЛНР, проходят рейсовые автобусы-«пазики». Ополченцы их останавливают и проверяют.
В нашей волонтерской группе – ставропольский казак Денис, который по весне служил вместе с этими ребятами здесь, «на передке». Находит знакомых, но не всех. За эти несколько месяцев многие разъехались. Кто-то вернулся в Россию. Большинство, как рассказывают ополченцы, ушли в ДНР.
- Интернет полнится слухами о близком начале новой войсковой кампании. Националисты на своих сайтах грозят блицкригом и намерением отрезать Донецк от Луганска, – затрагиваю я волнующую тему .
-Ну мы тут тоже не пальцем деланные, – сурово отвечают ополченцы. – Пусть попробуют. Встретим.
- Провокации бывают?
- Случаются. Но потерь, слава Богу, нет... У нас нет...
Дети отказываются учить украинский язык
«На передке» боевые группы ополчения сменяют друг друга раз в две недели. А вот эти милые женщины (на фото)— Алла и Таня – приходят сюда каждый день. Они повара. В здании бывшего магазина теперь работает солдатская столовая. И добрые хозяйки стараются создать для бойцов домашний уют. Столы застелены белыми скатертями. В печке поспевают благоухающие свежевыпеченной сдобой пирожки из гуманитарной муки.
- Нам бы еще духовку хорошую, – мечтательно говорит Алла. – Эта совсем плохонькая. А ребят наших так хочется порадовать.
- Хорошие ребята?
- Ой, хорошие.
- Не все разъехались?
- Нет, конечно. У нас много ополченцев – из Первомайска, Стаханова, Алчевска, Луганска. И из России тоже есть – из Сибири... Очень волнуемся за них, в нашей работе тоже самое тяжелое – ждать. Они ведь для нас уже почти родные. Да я сама за каждого готова жизнь отдать, лишь бы «укропы» сюда не зашли.
- То есть вы не представляете, что Украину еще можно склеить по линии нынешнего разграничения?
- Да как? – хором вопрошают женщины.
- Не только мы – наши дети уже не смогут вместе жить. Ведь даже маленькие знают, кто в них стрелял, – вступает в разговор Татьяна. – Моему сыну 11 лет, а он в школе на уроки украинского ходить отказывается. «Мама, – говорит, – можно я не буду этот язык учить?»
- А у меня внуки из супа укроп выковыривают!– добавляет Алла.
Женщина молчит и тихо произносит: «Они думают, ребятишки дети ничего не понимают, когда президент Украины с телеэкрана распинается о том, что, мол, наши (украинские) дети будут учиться, а дети сепаратистов будут сидеть по подвалам... А они, даже маленькие, все понимают и все помнят.
- И почему их мамы и бабушки целыми днями практически на передовой находятся, они тоже понимают? – спрашиваю я.
Мои собеседницы дружно кивают. Они вспоминают, как зимой, во время кромешных обстрелов, они пытались дозвониться своим ребятишкам, чтобы в секундные промежутки, когда появлялся сигнал, услышать в трубке родной голос, убедиться, что все живы, и вновь не находить себе места из-за тревоги за них, потому что связь обрывалась на полуслове. И то же самое чувствовали и дети... Вот потому за год войны даже самые маленькие жители Первомайска повзрослели. У них проявления чувств еще детские, а сами чувства – взрослые. Ненависть к врагам, например. А вот чтобы разобраться, кто по ту сторону линии разграничения враг, кто друг, кто – такая же жертва, нужно, чтобы утихли боль и страх. А на это потребуются годы. Так было и с нашими отцами и дедами, которые детьми пережили Великую Отечественную. Мне моя бабушка рассказывала, как мой папа (тогда еще 11-летний подросток) отказывался учить немецкий. «Они моего отца убили, а я их язык должен учить!» – возмущался он. Для него тогда тоже все немецкое было фашистским... Но дети той войны по крайней мере отвергали чужое, иноземное. А дети войны нынешней отвергают язык родственный, для многих – родной. И, конечно, не они в этом виноваты.
По ту сторону линии разграничения подрастают дети информационной войны, которая тоже немало ненависти посеяла в мозгах и неокрепших душах.
Щедро наше время на геополитические трагедии. Украинский народ пополнил список разделенных народов. Не де-юре, но де-факто это уже случилось. И как это склеить, невозможно прописать ни в минских, ни в каких либо-других соглашениях.
Куда качнется маятник
Тем более это трудно выполнить. Вот потому людям и тревожно.
- У нас в городе нет семьи, которая бы от этой войны не пострадала, – говорит Алла. – В лучшем случае дома ремонта требуют. А сколько людей близких потеряли!.. И все-таки город оживает. Раньше идешь по улице – черным-черно везде. В многоэтажках в нескольких окнах огоньки мерцают. Сейчас окна светятся, только вот все они в полиэтилене. Стекла вообще не достать. Но возвращаются люди. Была бы работа в городе – еще больше бы вернулись. Раньше-то у нас заводы были, обувная фабрика, шахты работали. Теперь этого ничего нет.
Вот и матушка Наталья, которая руководит социальной столовой, что работает при церкви, отмечает, что людей, для которых бесплатные завтраки-обеды являются единственной возможностью выживания, меньше не стало. Контингент изменился. Детишки – воспитанники воскресной школы по-прежнему здесь питаются, а вот бабушек и дедушек стало меньше. Зато много людей среднего трудоспособного возраста. Старичкам-то пенсии стали платить. Пусть и небольшие (2 тысячи в пересчете на российские деньги), но они хоть что-то купить могут. А вот у 40 – 45-летних, которые вернулись, ни работы, ни денег на продукты нет.
Но эти трудности понятны в послевоенное время. Людей угнетает неопределенность, в первую очередь – их собственного будущего. Они, как между небом и землей, оказались в подвешенном состоянии между войной и миром, в роли маятника, который неизвестно в какую сторону качнется. Люди очень опасаются, что траекторию движения будут определять не они. Даже с учетом перенесенных на январь выборов. Не уверены, что они будут честными. Да и вообще непонятно, что это будут за выборы. И потому в разговорах с людьми ощущается усталость, и напряжение не меньшее, чем в период активных боевых действий. И впечатления от этой командировки у меня, честно говоря, очень неоднозначные.