«Поэт в россии - больше, чем поэт»
Василий СкакунПоэт в России – больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
Е.Евтушенко
И вообще, почему во все века люди любили поэтов – настоящих, народных? Да потому, что они своими стихами могли вывернуть душу слушателя буквально наружу, что тот чувствовал в каждой строчке себя. И еще потому, что сама стихотворная форма, как способ самовыражения, - это реализация божественной гармонии самой жизни.
Мне как-то удалось, скажем так, попытаться усадить за один стол двух величайших личностей – Лао Цзы и Вл.Высоцкого, чтобы попробовать найти то, что могло их объединять, несмотря на 2,5 тысячи лет, разделяющих периоды их жизни. Они не сопротивлялись, и, быть может, кое-что из этого получилось.
И вот теперь с тех же объединяющих позиций хотелось бы посмотреть на жизни Сергея Есенина и Владимира Высоцкого, ведь у них так много общего. Это, в первую очередь, потому, что оба жили не для себя, а для нас с вами.
Они оба были людьми какого-то явно неземного призыва. И потому у них так много схожего во всем – в сомнениях и терзаниях поиска цели своего прихода на Землю, непонимания смысла жизни окружающих их людей, которые, в свою очередь, тоже не могли их понять (откуда и зачем они такие). И тем более пропустить их через себя, настолько они выпадали из общепринятых норм поведения: отношения к жизни, к друзьям, ради которых и тот, и другой готовы были отдать все, и жизни в том числе, если бы это было необходимо.
Они оба так рано почувствовали себя уж если не изгоями, то лишними здесь, на планете (то, что С.Есенин называл томление жизнью). Быть может, потому, что шли не в ногу со всем марширующим в шеренгах и горланящим одинаковые песни людом. Они оба не могли принять это всеобщее единомыслие. И песня «Иноходца» у Вл.Высоцкого, нет, это не о скачках, это он кричал о себе, о том, что он иной, что ему тесно в этих придуманных рамках жизни, а жокей, который хрипел на нем, это власть, пытающаяся управлять его бегом. Но он не желает быть управляемым и, сбросив оковы обрыдлой зависимости, решил бежать по жизни все той же иноходью. Точно так же С.Есенин, придя в издательство «Красной нови», сказал редактору: «Будем работать и дружить. Но имейте в виду, я знаю, что вы – коммунист. Я тоже за Советскую власть, но я люблю Русь, люблю по-своему. Намордник я не позволю надеть на себя и под дудку петь не буду. Это не выйдет».
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз,
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
С.Есенин и Вл.Высоцкий жили в разные эпохи, и потому время так по-разному наложило свой отпечаток на их поэзию. Детство Есенина пришлось на деревенскую жизнь. И теперь вряд ли уж кто-то сможет об этом так восторженно и задушевно сказать, как это смог он:
Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосет.
А повзрослев и переехав в город, поэт все-таки навсегда остался деревенским парнем:
Но живет в нем задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он клянется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
А то, что поэзия Вл.Высоцкого пронизана отголосками войны, так он пацаном видел воочию и тех, недавно пришедших с фронта русских мужиков-победителей, которые еще долгие годы не стеснялись носить шинели, надевая только по праздникам иконостас наград, и тех безногих калек, которые на самодельных колясках осаждали вокзалы, прося милостыню, зачастую пьяные и никому не нужные, иногда дерущиеся между собой, с орденами и медалями на выцветших добела гимнастерках. Это они брали Будапешт сто дней кряду, теряя ежедневно по тысяче друзей, это они летали и без раздумья шли на «таран», чего хваленые асы Геринга себе позволить не могли. Это они спасли Россию. И Вл.Высоцкий, все это чувствуя, впитывал, и затем со временем эти герои находили себя и в том бойце, который не вернулся из боя, и в том, который не стрелял, и того, который упрямо не соглашался с поведением самолета (я – Як-истребитель).
Поэзия для обоих не была чем-то вроде приятного хобби, она требовала полной отдачи, и не только энергии вдохновения, но и огня души. С.Есенин злился на то, что все свои мысли, все свои чувства он вкладывал в стихи, не оставляя тем самым ничего для себя. Но не писать он не мог. В промежутках между написанием он хворал, пил. Они словно высасывали из него соки.
Быть поэтом - это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
У Вл.Высоцкого все было один в один:
Слабо стреляться?
В пятки, мол, давно ушла душа.
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души.
Но свобода писать на снегу (как образно говорил Вл.Высоцкий о свободе советских времен) это было веянием души. Без свободы они оба жить не могли. И песня Владимира Высоцкого «Серебряные струны» - это как раз о той свободе самовыражения, о собственной душе, которой кто-то пытается обрезать крылья и не позволить летать и выражать себя так, как она хочет, а не так, как хотелось бы тем надсмотрщикам, пытающимся усадить всех в один ряд с повторением предусмотренных ими догм, и что КПСС – это ум, честь и совесть той советской эпохи. Кстати, еще Александр Пап, английский поэт XVI века, говорил, что любая партия – это безумие многих ради выгоды некоторых. И был недалек от истины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: «Спасибо, что живой».
С.Есенин чувствовал такую же непробиваемость в верхах:
...Хладная планета!
Ее и Солнцем-Лениным
Пока не растопить!
Вот потому
С больной душой поэта
Пошел скандалить я,
Озорничать и пить.
Верхи не принимали их стремление быть свободными и независимыми. С.Есенин, скажем так, не был официально запрещен, но и не издавался во времена советской действительности, тем более не изучался на литературных факультетах вузов. Свободу Вл.Высоцкого, как могли, пытались унять, но он не только устоял, но один (!) сумел пробить эту стену. Магнитофонными лентами с его песнями можно было не раз опоясать земной шар.
Оба поэта чувствовали неминуемое приближение конца своих жизней либо по причине ощущения уже выполненного долга своего пребывания на Земле, либо попросту устав бороться с окружающим миром, наполненным недоброжелательностью и агрессией. Высоцкий страдал от непонимания.
Мне скулы от досады сводит:
Мне кажется который год,
Что там, где я, - там жизнь проходит,
А там, где нет меня, - идет.
С.Есенин говорил:
Есть одна хорошая песня у соловушки –
Песня панихидная по моей головушке.
У Вл.Высоцкого это откровение тоже выражалось неоднократно:
И лопнула во мне терпенья жила,
И я со смертью перешел на «ты» -
Она давно вокруг меня кружила,
Побаиваясь только хрипоты.
«Я помню, - писал В.Шершеневич, - когда вынесли с вокзала его (С.Есенина) гроб и хотели положить на катафалк, около моста с катафалком поравнялся какой-то бродяга, вышедший из ночлежного дома, и спросил – кого везут. Ему сказали: «Есенина». Он спросил: «Тот, который стихи писал?». Ему сказали: «Да». И бродяга упал на сугроб снега и плакал, как мальчик. Давно уже проехала процессия, а бродяга все лежал и плакал. Мало было других людей на похоронах, кто плакал бы более горько, будто бы чужой Есенину человек. Потом оказалось, что этот человек несколько раз проводил с Сергеем ночи в каких-то притонах, и в эти ночи Сережа сумел так много ему пересказать, что сразу стал ему дорог и близок».
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
И когда умер Вл.Высоцкий, как бы власть ни хотела придать этому сухую ординарность, тем более что в это время (1980 год) в Москве проходили Олимпийские игры и столицу подчистили от всякого люда, могущего внести дискомфорт в эту строго контролируемую обстановку того времени, но известие о кончине глашатая свободы разнеслось по стране с быстротой молнии. Люди, любящие всем сердцем Высоцкого, побросав дела, работу, семьи, прилетели проводить поэта в последний земной путь. И весьма символичен был положенный в могилу магнитофон, из которого из-под земли доносился его голос о привередливых конях, одним из которых и был сам Высоцкий.
Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони!
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!
P. S. В память о поэтах, ушедших от нас на взлете:
Что за манера – сразу за «наган»,
Что за привычка – сразу на колени.
Ушел из жизни Маяковский-хулиган,
Ушел из жизни хулиган Есенин.
Чтоб мы не унижались за гроши,
Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,
Ушел из жизни хулиган Шукшин,
Ушел из жизни хулиган Высоцкий.
Мы живы, а они ушли Туда,
Взяв на себя все боли наши, раны.
Горит на небе новая Звезда –
Ее зажгли, конечно, хулиганы.
В. Гафт.