Школьное сочинение-быль. Тетрадке 64 года
.Мне 84 года, я ветеран труда федерального значения, мой трудовой стаж — 40 лет. Живу скромно и благодарю всех и за все, а главное — за мир на земле и за хлеб на столе.
Я пошла в первый класс в сентябре 1945 года в Белоруссии, в Витебской области. Когда я училась уже в 10-м классе, учительница русского языка дала нам домашнее задание — написать сочинение на тему «Моя жизнь». Это было 1 января 1956 года — на полях тетрадей раньше писали даты. Мое сочинение — это исписанная целиком тетрадь, оценка стоит «четыре» - за то, что не поставлена всего одна запятая. Сейчас та тетрадь от времени желтая, ее возраст — 64 года.
Мне на всю жизнь запомнился март 1943 года
А речь в ней идет о нашем военном детстве, о тех, кого сейчас называют «дети войны».
Смоленск — родина моя. Родилась я в 1936 году, но не в самом городе, а в области. И эта страшная злодейка война отняла детство у того поколения...
Я очень хорошо помню войну. Летом 1941 года я была у своей бабушки. Когда пришла домой, увидела, что мама плачет, а папа собирается куда-то уходить. Я спросила куда, а он ответил: пойду бить немцев. Папа подошел к кровати, где спал маленький братик, поцеловал его и ушел. За ним мама вышла и меня взяла за руку. Из каждого дома шли мужчины, плакали женщины. Я спросила маму, почему все женщины плачут. «Война, доченька», - сквозь слезы сказала мама.
А потом пришли немцы. Они заняли школу — это был немецкий штаб. Немцы часто врывались и в наш дом, грозно кричали, забирали продукты, увели нашу корову, зарезали ее и ели мясо. Иногда били маму. Мы с братиком очень боялись и плакали, жалея маму. Моего дедушку Илью немцы забили насмерть. У него было четыре сына на войне: двое погибли, а двое вернулись...
А потом наступил 1943 год, он принес нам много горя. Мне на всю жизнь запомнился день 11 марта 1943 года. В этот день немцы сожгли нашу деревню и наш дом. В это время был сильный мороз и очень большие сугробы. Из пожара нам ничего не удалось вынести. Остались мы только в том, во что были одеты. Горела не только наша деревня — пожарами было охвачено все вокруг.
Немцы начали угонять население в Германию. Никто не хотел ехать: люди убегали в кусты, прятались, где могли, даже зарывались в сугробы. Чтобы не попасть к немецким оккупантам, моя мама вместе с нами, детьми, и с соседками тайком пробрались к куче мякины, лежащей в поле за деревней. Мякина — это обмолот льна. Куча та вся была завалена снегом. Матери наши немного снег разгребли, и мы все забрались в эту кучу, чтобы не замерзнуть. Мне в ту пору было почти семь лет, а брату — три года. На другой день, когда немцы с угнанными людьми и обозом ушли, моя мама и две другие женщины решили пойти в деревню и обогреться на недогоревших еще головешках, оставшихся от наших домов. Там мы просидели до следующего утра. В деревню возвращались и другие люди — те, кому удалось спрятаться от немцев, чтобы их не угнали в Германию. У всех на устах был один вопрос: что делать? Не было у нас питания, не было даже воды...
Было решено копать окоп, чтобы спастись от мороза и вьюги. Копать было трудно: среди оставшихся в деревне было двое стариков. Они со своих подворий принесли два лома да какие-то лопаты. Нашли и закопанные в огородах зерно, кукурузы, пшеницу, рожь. В ведрах и кастрюлях варили эти зерна, делили на всех. Только эти пахнущие дымом зерна были нашим спасением.
Землянку удалось выкопать, туда спустились все — от мала до велика. Но там мы только стояли, как в переполненном автобусе...
Потом взрослые начали копать землянки - на две-три семьи одну. Сначала было тихо, а потом мы стали слышать звуки боя. И они приближались. Еще когда мы были в той, общей, землянке, один дедушка вышел из нее по нужде, и ему сразу оторвало руку.
Страшно, холодно, голодно...
Наши пришли. Пришел и голод...
Ближе к лету в нашу деревню (которой уже не было) пришли советские солдаты. Какая же была радость! Военные спросили, сколько нас здесь, и сказали, что все оставшееся население будут эвакуировать: здесь, мол, еще будут бои. Нас всех на военных машинах вывезли на 40 км дальше — туда, где не сгорели хаты. Жители этой деревни не очень хотели нас брать к себе, но куда же деваться — время военное. Поселили по две семьи беженцев на каждую хату. Но и здесь нам было очень тяжело. Совсем нечего было есть. Только и радость, что не в землянке жили.
Наша мама ходила по деревне и просила у жителей хотя бы свекольных листьев, собирали какую-то траву, варили лебеду. Жители нам давали свекольные и капустные листья и больше — ничего.
Через какое-то время прошел слух, что деревню нашу освободили, бои там уже не идут. Женщины оставили нас, детей, а сами пошли пешком узнавать все на месте. И вот, когда матери наши ушли, мы с деревенскими детьми собирались и ходили по паханым огородам, собирали маленькую картошку — как горошины. Нашли какую-то ржавую железную банку, а ручей там был. Большие мальчишки камень о камушек били, высекали искорки. Другие подставляли под них бумажку и дожидались, когда она загорится. Так и разводили костер. В железную банку набирали водички, туда бросали эту малюсенькую картошечку и ставили на камень. Дети сидели все вокруг — ждали обеда. Со временем водичка закипала, картошка наша варилась. Потом делили ее на всех. Съедали там же, и шли по своим домам. Иной еды у нас не было. На следующий день так же собирались...
Потом пришли наши матери. Оказалось, деревню нашу и правда освободили, немцев погнали далеко за Днепр. Бои тоже прекратились, и разрешено было возвращаться. Возвратились. Тихо. Нет боев, нет немцев. Но опять — беда: нет никаких продуктов. В огородах ведь ничего не сажали, деревья в садах погорели.
Один наш деревенский дедушка нашел еще один «клад»: в огороде закопанное зерно в какой-то деревянной кадке. Оно сохранилось. Дед его откопал и всем раздал понемножку. И больше ничего не было...
Стали умирать маленькие дети. Мой братик тоже умер, было ему пять лет. Женщины размышляли, как спасти оставшихся ребятишек. Война-то еще не закончилась...
Одна в землянке. Страшно...
Вот здесь, в родной деревне, мне пришлось встретиться с более серьезным голодом. Это случилось, когда женщины решили пойти на железнодорожную станцию. Там они рассказали о нашей беде какому-то начальнику. Они просили его разрешения запрыгнуть на подножку поездов, которые везут раненых, и отъехать подальше от этих мест — туда, где стоят не сгоревшие хаты. Наши деревни-то жгли немцы потому, что мы были на пути к Москве. А когда врагов погнали, они и вовсе озверели...
Начальник станции разрешил женщинам ехать на подножке. Несколько женщин, в том числе и моя мама, поехали. Я осталась одна в землянке. У меня было лишь сваренное горькое зерно на воде. Звали мы эту кашу крупеня. И еще был маленький кусочек черной лепешки, испеченной на костре, тоже из горелого зерна. Это и был наш хлеб.
С этой пищей я прожила три дня, а потом, кроме земли, есть было нечего. Из землянки я никуда не выходила, потому что у меня очень болела нога, порезанная о стекло. Это я так ловила красивую бабочку. Она улетела, а нога оказалась ранена.
Мама сказала, что приедет через три дня. Нога сильно болела, из земляки по ступенькам вверх я выйти не могла. Мне было тогда восемь лет. Волки ночью выли и топтались по землянке — у нас леса большие и волков много.
Вот три дня я хоть что-то ела, а потом шесть дней — совсем ничего. Я сильно плакала и переживала. Был случай, когда ехавшие на подножках женщины не удержались и погибли. Такой слух по деревне ходил. Страшно...
Мамы моей не было девять дней. Я понимала, что это очень долго. Сидела на жерновом камне, на котором муку мололи, с распухшей ногой и очень голодная. Помню, как я плакала и причитала: «Мамочка моя родненькая, наверное, тебя поездом зарезало, и твоя головка покатилась... Что я теперь буду делать без тебя?!».
Под этот плач и подошла мама и, услышав такие причитания, не смогла говорить — дар речи у нее отнялся.
Потом мама рассказывала, что с поезда они сошли и ходили по деревне, как нищие, просили какие-нибудь продукты. Люди давали кто что мог — кто картошечки, кто — кукурузы, кто — пшенички. Наши мамы спрашивали, какую работу сделать надо за продукты. Пришли на станцию, чтобы уехать домой опять на подножках, а железнодорожный путь взорвали немцы и поезда не ходили. Матери наши плакали, волосы на себе рвали, зная, что оставили детей одних, да еще без продуктов, да еще в военное время.
Начальник железной дороги, видя их страдания, сказал: не плачьте, ждите, будем делать дорогу, так как путь этот очень нужен, как сделаем, уедете...
Этот шестидневный голод мне очень запомнился, как я искала на столе, из досточек сделанном, хоть крошечку хлебную! Поэтому я и сейчас ценю хлеб, не пропадает у меня ни одна крошечка.
Когда закончилась война
После войны мой отец не сразу пришел домой. Мама посчитала его погибшим, и мы уехали в Белоруссию, в Витебскую область, к ее родителям. Вскоре пришел отец. Он был ранен и лечился в госпитале. А дядя мой умер в госпитале 18 мая 1945 года, сразу после окончания войны. Деревенские сказали отцу: сын ваш умер, а жена уехала. До войны он бывал в Белоруссии часто, и поэтому отправился к нам.
Узнав о том, что отец мой приехал к семье, к нам пришел председатель колхоза и стал уговаривать отца остаться — колхозу очень нужен был такой специалист-кузнец. И отец остался. Так и жили. Там, в Белоруссии, и написано было это сочинение...
Т. Ф. Тарасова.