Туфельки с пуговкой...

Горький рассказ. Горький не только потому, что наши старики до сих пор живут войной, а еще и потому, что мы так снисходительны к ним, как будто … Ну, как будто все это ими придумано. Но разве можно придумать такую судьбу?  Агнесса Евгеньевна Зюзина в прошлом году рассказала о своем блокадном детстве, о том, как жили, умирали, как спасались ленинградские блокадники. Сегодня мы публикуем воспоминания Агнессы Евгеньевны о том, какие фантастические, немыслимые истории подбрасывала война.

 

«После пережитой блокады, эвакуации, когда нам с бабушкой с трудом удалось вернуться в родной Ленинград, пришлось меня определять в детский дом. Бабушке было очень трудно: моя мать умерла в эвакуации на Алтае, дед умер в блокаду, и хоронили мы его в кухонном шкафу. После так и не нашли могилу... А отца расстреляли в 37-м.  В общем, детский дом... До пятого класса - один, после - перевод в другой... И вот там я подружилась с девочкой. Она была старше меня на три года, но почему-то  жила в нашей группе, не с одноклассниками. В спальне  наши кровати стояли рядом, мою  новую подругу звали Тамара Медведева». 

 

Блокада

Во время блокадной зимы Тамара осталась без ног. История ужасная и типичная для той страшной голодной зимы... Маленькая девочка, согреваясь,  лежала с мамой в кровати. И так их и нашли девушки из команды ПВО. В блокадную зиму люди опасались, что утром уже не проснутся, и на всякий случай оставляли двери квартир открытыми, чтобы умерших можно было вывезти и похоронить... Так и вынесли из квартиры мертвую женщину и маленькую полуживую девочку. Шансов на жизнь было мало, но ребенок выжил, пережив ампутацию обеих ног. В то время ей не исполнилось и семи лет... 

«Почему-то мы с ней никогда не говорили о блокаде, о пережитом. Ее папа воевал, кроме него никого не осталось, а после Победы папа не объявился. У Тамары был сложный характер: она всегда пресекала любые попытки ее пожалеть, напомнить, что  искалечена. Она не хотела хоть как-то облегчить свою жизнь. Вот пример: едем куда-то в трамвае, есть свободное место.  Прошу ее сесть, но в ответ: «Сама садись, у тебя ноги больные...» А у меня и правда после блокады сильно болели суставы, вечно я на всякие процедуры ходила. Но у меня все-таки не такая ситуация была, как у Тамары. Она-то на протезах целый день, они культи надавят, а ремни, что их удерживают, сильно натирают ноги. Но Тамара вместе с нами ходила на лыжах кататься, танцевать и даже на коньках пыталась... Но на коньках ей было трудно удержаться, так мы придумали с ней маленькую хитрость. Я садилась в финские сани, она бралась за спинку саней и, таким образом обретя упор, удерживалась на коньках. И еще: в детском доме нас не закрывали в четырех стенах, мы не были постоянно за забором.  У нас были и театры, кино, артисты к нам приезжали... И учиться было интересно. Если у кого-то остались родственники, ходили в гости: в субботу к вечеру уходили, в воскресенье днем возвращались. Тамаре ездить было не к кому... Мама умерла, отец, вероятно,  погиб. Хотя в те годы многие еще разыскивали своих родственников, дети — родителей, родители — детей.

 

Туфельки с пуговками

Но вот пришла пора расставаться... Мы, семиклассники, сдавали экзамены и готовились к поступлению в  училище для радиолокационной промышленности. А Тамара и ее одноклассники Зина Щербачева и Вадим Кащеев, десятиклассники, готовились к поступлению в институт: они все хорошо учились.  Тамаре и Зине сшили выпускные платья, белые, воздушные. Вадим их фотографировал, и как сейчас помню: на ножках Зины красивые бежевые туфельки. А на протезах у Тамары страшненькие, скукоженные по протезам, черные и стоптанные туфельки с пуговками... Хорошенькое личико с ямочками, румянец во всю усыпанную легкой россыпью веснушек, задорный носик. И мы ведь никогда не вникали, что Тамара на протезах, все принимали как данность: в Ленинграде было много искалеченных людей. Правда, когда видели, Тамара ночью плачет, до нас доходило, что протезы ей уже малы: мы, дети, росли - росли и ноги Тамары. А протезы не росли. Тогда мы шли к заведующей и говорили, что пора менять. Сама Томочка не ходила — стеснялась... 

 

Отец

Закончились наши экзамены, пора определяться, где мы будем жить, и оказалось, что те дети, которые поступают в институт, имеют право встать в очередь на квартиру. Для этого нужно было оформить несколько справок, и очень быстро. Одна справка из жэка: с места жительства до детского дома. Тамара поехала туда, где когда-то жила. Объясняет, кто она и откуда, что вот мама умерла, а с ней такая беда приключилась: осталась после той страшной ночи без ног. Отец на фронте погиб... И тут обмершие и побледневшие работницы жилконторы вспомнили: Медведевы, да, мать увезли хоронить, но ведь они видели, как и девочку выносят. И решили, что и она мертвая! А ее отец вернулся с фронта, и они ему все и рассказали... «Ну разве мы могли подумать, что ты живая?.. Мы и твоему отцу сказали, что видели тебя мертвой. Он и не искал уже... Спустя какое время женился, у них с супругой родился сын. Вот его телефон, он в той же квартире....». Можете себе представить, что творилось с Тамарой?! 

 Она пришла в детский дом сама не своя, все рассказала заведующей, та сама решилась поговорить с папой девушки. Они долго говорили, отец был подавлен: он считал свою доченьку потерянной, а она вот, живая.  Договорились, что Тамара немедленно едет к нему, по сути, к себе домой. А Томочка ехать боится, побелела как мел... Раз так, дали ей сопровождающего - нашего пионервожатого Григория Иосифовича. Оставшиеся дети тоже как онемели: говорить не могли, все как на иголках. Вожатый вернулся один! Тамара осталась дома. Потом она приехала за вещами...

 

Старый новый дом

 Вот такая история произошла с моей подругой Тамарой Медведевой... На то время мы с ней еще не расстались: жили недалеко друг от друга. Одна троллейбусная остановка по Большому проспекту Петроградской стороны. Я у нее бывала, она училась в оптико-механическом институте. Квартира у них была коммунальная, тоже на Петроградке.  Их коммуналка была маленькой, и жили с ними всего одни соседи. Но какие! Актриса театра Райкина Ольга Малоземова с дочкой Варей. Там я несколько раз общалась с Риной Зеленой. Очень просто общались. Как сама Тамара общалась с отцом, я не знаю, но думаю, что всем пришлось привыкать друг к другу. А отцу с дочерью после стольких лет разлуки и таких несчастий - и подавно. Ее сводный брат Шурка был очень живым и симпатичным мальчишкой.

 А потом жизнь развела нас. Она после института оказалась в Москве, я тоже уезжала из Ленинграда. Один раз встретились в Москве совершенно случайно, в театре. Давали спектакль «Прелестная Галатея» у Образцова. Мы увидели друг друга в зеркале — прически поправляли. Повернулись лицом к лицу, обнимались, плакали и смеялись... Смотрели друг на дружку, опять обнимались, опять смеялись и не помню уж, о чем говорили. Больше я ее не видела, но до сих пор вспоминаю Тамару, представляю, как же ей было трудно!  Это ведь не дома в семье, это, можно сказать, один на один перед всем миром».

 

Вот такие воспоминания...

 Агнесса Евгеньевна переживает: а интересно ли это все нашей молодежи? Но, с другой стороны, много ли их осталось, детей той страшной войны с их горькими воспоминаниями?  Однажды она прочитала книгу Людмилы Гурченко «Повесть о моем отце». О военном детстве, о временах оккупации, о голоде... «И, знаете, она хоть и постарше меня, но я ее чувствовала, как близкую подругу, так, как если бы мы были рядом в эти годы. Вот ее уже нет...»

 

Обида

 «В прошлом году был юбилей Победы. И юбилей полного снятия блокады Ленинграда. В Петербурге блокадникам вручали медали в честь этой даты. Медали вручали не только в Петербурге, но и в других городах, где живут блокадники. Там руководители отнеслись ответственно к этому вопросу, внимательно и с пониманием. Я узнала об этом и решила сама проявить инициативу: напомнить о себе и других переживших этот ужас. Посетила нужные кабинеты, наградной отдел и вроде бы нашла там понимание. Мы с мужем уехали, а когда вернулись и я снова туда позвонила, то настроение у ответственных товарищей было  другим. Примерно так: Вам же вручали юбилейные медали, для всех утвержденную награду. Поговорили, пошутили: ну зачем вам еще что-то? Я нашла в себе силы ответить: «Да, конечно! Но я не воевала, зачем мне юбилейная медаль? А вот блокада — это другое дело! Мы, дети, ее пережили, мы, маленькие,  выстояли, и ЭТО наша Победа. 

Я детям своим говорила на мемориале нашего Серафимовского кладбища: «Где-то здесь наши родственники, наши соседи лежат...Если бы я была тут — вас бы не было, ни  детей, ни  внуков. Но, на счастье, они есть, и будут еще и их дети и внуки, и правнуки... А эти медали нужны нам как подтверждение: да, все это было! И все это правда! Просто царапает какое-то снисходительное  пренебрежение. Что, мол, эти старики цепляются за эти значки-медали, жизнь-то прошла...»

 Нет, не прошла! Пока вы пишете нам. Пока вы приходите к нам или мы к вам, цепочка воспоминаний не оборвется. И пока ваши дети все помнят, будут помнить о вас еще многие поколения. Вы — бесценны, и не нужно, наверное, принимать в расчет все эти «снисходительности»: старики, жизнь прожита... Для  них - да, для нас  - нет. А кто это «они» - пусть каждый решает.

С благодарностью — Наталья Буняева и вся редакция «Вечерки»