«ЛЕТЧИК СМОТРЕЛ НА НАС И БОМБИЛ...»

Дети войны... Самые маленькие ее жертвы. Как они выжили в войну? Как они пережили ее в самых бесчеловечных условиях и остались живы, не сошли с ума, стали достойными гражданами своей страны? Я вот уже не молодая совсем, но не представляю, как бы я пережила такой поворот в жизни. А они жили, в развалинах, в эвакуации, разлученные с родителями, на чужбине.

Сегодня рассказ о невероятной, страшной детской судьбе мальчика, встретившего войну не дома. В лагере для ссыльных поселенцев! История страшная. И какая-то простая. Отец Коли, Александр Морозов, был «из бедняков» и особого интереса для властей не представлял. Жизнь парня из мордовского села Перевесье текла ровно: работа в колхозе, на железной дороге... До сорокового года: кто-то написал донос на работника заготзерна, и Александр был арестован. Почему? За что? Все оказалось очень просто – женат Александр был неправильно. Мама Николая Александровича была выходцем из большой и трудолюбивой семьи. Родилась она в 1910 году в селе Суркино, на Новгородчине. Где труд, там и достаток. Семью зажиточного крестьянина раскулачили и сослали в Сибирь. Там они и сгинули... Никаких следов не нашлось. Девушка из этой семьи смогла сбежать буквально из-под ареста. Скрывалась. А потом вышла замуж за простого сельского парня и думала, что следы ее затерялись. Но нет. Кто-то донес на дочку кулака. Женщину, родившую мальчика, арестовали вместе с ребенком, который был уже в том возрасте, когда помнят. Пока папа сидел в тюрьме, мама с мальчиком оказалась на торфоразработках под Москвой, в болотах. А папу выпустили, реабилитировали. И сразу после начала войны он ушел на фронт добровольцем. При обороне Москвы был тяжело ранен и в госпитале встретил родственницу. Работала она там. От нее узнал, где жена и сын, женщина возила им продукты. Выписался – и снова на фронт. Погиб 5 августа 1943 года, на Курской дуге, похоронен в деревне Глинки Орловской области.

А молодая мать с сыном все это время жила в землянке на болотах. Землянка огромная, 10 на 20 метров, разделена на несколько семей. Всего на территории лагеря три таких землянки, и везде были дети. Дети росли, мальчишки, как и все в этом возрасте, хулиганили, баловались. Охрана лагеря, молодые бойцы, сквозь пальцы смотрела на шалости детей, которые из-под колючки выбирались на волю и бежали на поля за мерзлой картошкой, в лес за ягодами и грибами. Голодно было, и природа помогала выжить. Все найденное несли мамам, уставшим после добычи торфа.

Что такое торфоразработки? Это адский труд: в сапогах, по колено в воде нужно лопатой вырезать грунт, разложить кубики торфа для просушки и снова резать, раскладывать... О здоровье женщин никто не думал, они, по сути, были никому не нужны. Голодные, мокрые, с ногами, застывшими в холодной воде, они старались хоть как-то накормить детей. Спасала та самая картошка, которую мыли в болотной воде, а потом ребятня крутила ручку большой мясорубки. Получался крахмал. Его и для еды сушили, и для лекарств. В землянках было сыро, водилось много разной живности: лягушки, мокрицы, вши... Волки, которые все время выли неподалеку от лагеря, ушли от бомбежек подальше в лес. А бомбили часто. Были и убитые, и раненые... Лекарей, понятно, не было, лечились травами, перевязывали раны тряпками... Так и выживали.

И вот однажды страшная судьба не обошла и шестилетнего Колю. Дети и их мамы были на том самом спасительном картофельном поле. Налетели фашисты, несколько самолетов. Люди стали прятаться в воронки, лихорадочно искали укрытия. Сам Николай Александрович рассказывает: «Они летели так низко, что мы видели ухмыляющегося летчика. Он смотрел вниз и видел чумазых мальчишек с картофелинами в руках. И вот он ухмыляется и сбрасывает бомбы на нас! Начался ад! Кого-то убило, кого-то ранило, крики, ужас... Меня так шарахнуло, что я не помню, как меня завалило землей. От смерти меня спасла мама, закрыла собой. А потом меня откапывали. Пострадал я сильно: контузия, с глазом пожизненная проблема. После взрыва он стал болеть. Пошел вот к окулистам, они говорят, что тебе, дед, ничего уже делать не надо...»

Я читала вслух эти воспоминания. Муж слушал, желваки ходуном ходили: «Ну ты представляешь психику этого немецкого убийцы? Как это? Знать, что вот сейчас ты будешь убивать маленьких детей? Мужики на равных бьются, а это как понять?..» Понятно, что не мужики. Так немцы же еще и оккупировали их лагерь! Видимо, как пострадавшим от коммунистов, сняли колючую проволоку, особо людям не докучали. Но, бывало, наблюдали, как дети играют. Выгоняли их из мокрых землянок и наблюдали. Давали кусочки хлеба, иногда шоколадку, а иной раз и по голове погладят. Один даже на колени посадил маленького Колю... А женщины как резали торф, так и не переставали. Торфяные кирпичи нужно было сушить и переворачивать. Дети переворачивали.

«Не помню, когда немцев погнали. Ну, скажем так, был 1942-1943 год. Пришли наши. Шла колонна грузовых машин. Дым валил из выхлопных труб. А солдаты раздавали нам тушки птиц: гуси, утки... Мы, дети, хватали их за шеи и тащили в свою землянку.

При отступлении немцы в спешке побросали технику и автомашины. Мы с пацанами сдирали с их дверей очень мягкую резину, нужную для мальчишеских игр. Наши красноармейцы залили горючее в баки машин и уехали на них. А взрослые как работали, так и продолжали работать. Отступая, немцы подожгли сухой торф. Последнее возгорание мы помогали тушить, качая воду ручным насосом. По пять-шесть ребятишек висли на деревянных поручнях и качали из глубины воду. Качали и для бани, где люди мылись... Нас снова огородили колючей проволокой, и мы снова стали заключенными. Пришла войсковая охрана, но нас уже ничем было не запугать! В лесу появились заросшие, страшные люди, наверное полицаи или дезертиры. Вот их мы побаивались. Мы, дети, из немецких касок делали посуду, ведра, корзины... Отдирали внутренний утеплитель – и готово. Туда собирали грибы-ягоды, а вечно голодные, вонючие, заросшие дядьки из леса отбирали нашу добычу. В лагерь они боялись заходить, там была охрана, и им вовсе не хотелось предстать перед судом.

Во время боевых действий в окопах и траншеях было брошено много всякого оружия – патроны, гранаты, каски, ружья... Много всего. Немецкие гранаты на длинных деревянных ручках были хорошей добычей. Ими удобно было глушить рыбу на болотах. Кто-то подсказал, что хорошо бы взять в лес несколько. И тогда дезертиры и полицаи уже боялись подходить к нашим группам. Впоследствии их частично ликвидировали наши внутренние войска.

И вот новая беда. От постоянного стояния в холодной воде заболела мама. Это уже сорок шестой год был... Властям видно было, что дело плохо, и нас освободили. А куда ехать? Жили у бабушки, отцовой мамы, в Перевесье, в Мордовии. Мама еще работала в колхозе, пока окончательно не слегла. Учиться я пошел поздно. Но зимой было трудно: нет ни зимней одежды, ни обуви. А летом нас гоняли «на колоски». Очень больно было босиком по стерне ходить, ведь ни лаптей, ничего у нас не было. А ночью нужно было еще выбраться в поле или амбар за соломой: топили кизяками или соломой наши печи. И с соломой попадались... Жутко было слышать вой вьюги в трубе и вой волков, подходивших к домам...

Потом мама умерла. Я остался один. Как жить, что делать, куда податься, чтобы выжить, я не знал. Демобилизовался дядя, ехал он в Туркмению, ну и взял меня с собой. Я был болен, истощен, но до Туркмении доехал. Там меня определили в школу совсем уж переростком. И все равно пришлось и бродяжничать, и побыть беспризорником: дядя был в плену, с ним власти особо не цацкались, брали на самую незавидную работу. Он начал пить, я стал убегать из дома, но в школу ходил. Учились мы тогда в семилетней школе, не как сейчас... По окончании школы я поступил в Чарджоуский гидромелиоративный техникум. Защитил диплом на отлично, и началась моя взрослая жизнь.