Сын Саула

Спина, грубо перечеркнута красной краской. Как оторванные крылья. Мы не видим ничего: картинка смазана... Видим только спину, лицо Саула Аусландера, рабочего зондеркоманды в Аушвице, концлагере. Вроде бы все дролжно быть на первом месте, но все как в плавающем тумане: люди, торопливо скидывающие с себя одежду, зычный голос направляющего их в газовую камеру... Девушка плачет — ее силой волокут в темное помещение. Аусландер раскидывает крестом руки, направляя людей в камеру. Железная дверь закрывается за трогательным кругленьким мужчиной в белых длинных трусах.

Зондеркоманда начинает торопливо осматривать одежду на крючках: ищут золото и ценности. Все забирает немец с ящиком в руках. Часть найденного перекочевывает старшему в команде: скоро их сожгут, надо подкупать охрану, давать взятку кому-то...

Из газовой камеры раздаются душераздирающие крики и стук в двери: вся команда приникает к двери. Как только стуки прекратятся, можно открывать и вывозить тела. Глаза Саула Аусландера - … Они мертвы. Они пусты и не поймешь, что там, в его жизни? Как он попал сюда, где его родные? Видимо, их тоже умертвили и сожгли. Так вот: глаза. Они не выражают ничего, никаких мыслей. Его не пугает перспектива оказаться на месте убиенных. Он еврей, а значит — будет убит. Таковы законы этого ада. Он в аду...

Двери распахиваются, зондеркоманда идет выгружать трупы, мыть камеру: сегодня прибудет еще три транспорта. Евреи, среди них и русский, выполняют адскую работу: убивают себе подобных, свой народ - такая задумка начальства. Чтобы арийцы не пачкали руки, создали несколько зондеркоманд.
Саул пристально смотрит в угол: камера показывает нам мальчика, лет двенадцати. Он почему-то не умер и теперь лежит на ящике, пытаясь вдохнуть воздух, но из груди раздается только хрипы. Немецкий врач подходит, заинтересованно смотрит, даже слушает через фонендоскоп, потом спокойно душит мальчика и приказывает отнести его в морг. На вскрытие.

И вот здесь мы видим другого Саула. Все остается как прежде: трупы волокут в крематорий, вещи сваливают куда-то, чемоданы тоже... Но все это исчезает за кадром: в глазах Саула появляется жизнь. Он сам несет ребенка в морг и просит не вскрывать. Он хочет похоронить его. «Я прочитаю над ним кадиш (поминальную молитву)», бурчит старый санитар-еврей. Но Саул вдруг просыпается, им движет единственное, что еще можно сделать человеческое в аду: похоронить мальчика. Для этого нужно многое: выкрасть тело из морга, добыть лопату, найти раввина, найти месте, где будет могила для этого ребенка.

И камера начинает нас кружить по лагерю. Вот Саул оказывается в толпе пригнанных на казнь евреев. Где-то впереди колонны ямы, там до неба пылает огонь. Подходящих к яме расстреливают. И он, Саул, движется к яме с одной целью: ну должен же тут быть раввин? Спрашивает, молча смотрит в глаза какой-то старушке. Люди напуганы до обмороков, крики, плач, выстрелы, огонь до неба... Камера кружит нас по лагерю: вот, вроде, найден раввин, вон там, где огромные кучи пепла из печей кидают в реку, можно взять лопату, вот лихорадочно копает могилу. Не успевает. По пути теряет взрывчатку, которую передала девушка, работающая на разборе чемоданов. Подойти к ней нельзя: окрик капо! И он молча смотрит в глаза девушки, худенькой и понимающей, что из ада выхода нет. Их взгляды встречаются и сверток переходит в руки Саула. Он прячет его под пиджаком с красным крестом. Попав в бесконечный поток людей, в толпу, сверток теряет. И это — тоже не имеет значения! Команду сожгут завтра или послезавтра. Значит, прорыв нужен сегодня. Саул бежит вслед за всеми своими товарищами по аду, почему-то легко раскидываются немцы, вот уже автоматы застучали... Но проволока рухнула, мужчины вырываются на волю. На плече Саула Аусландера завернутый в дерюгу ребенок. «Кто это?» «Сын». «У тебя никогда не было сына...» Переправляясь через речку, тело ребенка соскальзывает с худого плеча Саула и плывет куда-то... Возможно, его подберут люди и предадут земле. Все равно как, с раввином или без него. Саул бежит вслед за командой, пересекает лес, все добираются до какой-то кибитки. Там пытаются отдышаться. Глаза Саула все так же пусты и безучастны ко всему: все побежали и я побежал. Повезло вот. Где-то их преследуют, слышны собаки...

И вдруг перед уставшими мужчинами предстает ребенок: мальчик лет десяти! Он озадаченно смотрит на них, и в этот краткий момент все меняется: пришла сама жизнь! Лицо Саула преображается: оно улыбается каждой складкой! Глаза улыбаются, губы улыбаются, он слегка наклоняет голову, чтобы получше рассмотреть ребенка. Но малыш так же резво убегает... И попадает в руки немцев! Рот зажат, только глаза смотрят туда, где бывшие пленники! Ребенка бросают, и через минуту раздаются выстрелы. Саул Аусландер умер свободным и можно сказать, счастливым человеком: он видел ЖИЗНЬ! Его не окружали стены ада, не горели печи, не лаяли собаки и не орали надзиратели.

О фильме

Фильм венгерский. Режиссер Ласло Немеш вообще был неизвестным никому: в его «послужном» списке две незамеченные никем короткометражки. Идея снять фильм о геноциде целого народа зрела давно. Но слишком много надо. А главное — кто будет играть Саула? Раскрученных актеров брать не хотел, да и они не больно рвались к неизвестному киношнику. А еще он хотел, чтобы актер был непременно венгр, и по возможности — еврей. И однажды, будучи в Нью-Иорке он встречает Гёзу Рерига. Вообще-то Гёза просто учитель в еврейской школе Бруклина.   Еще он пишет пронзительные стихи о Родине, и Будапеште. Когда-то, будучи подростком снялся в каком-то эпизоде... В общем, то, что надо. Прочитав сценарий, Гёза не раздумывая, соглашается: «Я бы мог быть даже осветителем, лишь бы взяли...»

Гёза Рериг рано остался сиротой: мать умерла, отчим отдал в детский дом. Его усыновила еврейская семья. Ее, семью, он буквально впитал в себя. Никто и никогда не любил его больше, чем новые родители. Увлекся хасидизмом, выучил идиш (его и преподает и еще математику). Ну, вот теперь он — Саул. Хоть и отпустил бороду, но Саул останется с ним навсегда, пока жив...

Как снимали

В фильме нет музыки. Вообще. Ее заменяет лязг железа, крики жертв, крики палачей, выстрелы, шум огня в печах. Вообще, если по-честному, то смотреть его можно либо после стакана водки, либо после бутылки корвалола. По сравнению с Саулом любой подобный фильм — детская прогулка... Слишком все детально, хоть мы и не видим эти детали: она растушевываются специальным кадром, размытым, лишь изредка выдающим нам плачущие лица, всегда звероподобных немцев и капо — надзирателей. На их фоне мы следуем за спиной Саула — Гёзы. Он показывает, не зная об этом, закоулки ада. Спина, глаза, вот и все... Для того, чтобы сыграть эту роль, Рериг похудел до 60 килограммов: в концлагере нет упитанных узников.

За один год фильм собрал все призы, мыслимые и немыслимые. Те, что не дали ничего, наверное, очень жалеют: каннский фестиваль, берлинский, и наконец, «Оскар» за лучший иностранный фильм. Не считая небольших, региональных. Гёза стал всемирно знаменитым, поступают предложения о съемках. Неохотно, но читает сценарии: после Саула уже ничего не сыграть. Наверное. Он так же преподает в своей школе, отпустил окладистую бороду, ездит по миру со своим Саулом, и рассказывает, что холокост — это не клей для обоев...