Вспомним блокадные скорбные были

Это пример стоического подвига жителей города и его защитников. Ленинград   выстоял, потому что не просто выживал - он жил. Голодая, холодая, подвергаясь кромешным бомбежкам и обстрелам, неся чудовищные потери — но жил. В промерзших заводских цехах полным ходом шла работа: танки, снаряды сразу с конвейера уходили на передовую, газеты выпускались, театры работали, великая 7-я Симфония звучала... Примеров такой силы духа, такого мужества и единения народа в истории европейских государств и нет, пожалуй. А вот в истории государства Российского их немало: в Великой Отечественной что ни день — то бессмертный подвиг. Но даже в ней блокада Ленинграда занимает особое место...

...Кто бывал на Пискаревском кладбище, знает - потрясение, с которым ты уходишь из мемориального комплекса, остается надолго. Там воздействует все: фигура Родины-матери, держащей на руках лавровую ветвь, немые серые плиты, под которыми покоятся больше 400 тысяч человек, интерактивный видеоряд музея и странички с короткими записями, сделанными ослабевшей рукой 10-летней девочки Тани Савичевой. Странички, которые на Нюрнбергском процессе предъявлялись как доказательство злодеяний фашизма... Сколько их было, таких девочек, среди 800 тысяч умерших от голода, замерзших, погибших от осколков и погребенных под развалинами домов... Слово «блокада» много чего в себе объединяет: это и трагедия, и подвиг... А сейчас, к сожалению, это еще и территория новой войны — информационной.

Мы уже привыкли к тому, что «благодарные потомки» европейцев, которых советские солдаты спасли от «коричневой чумы», об этом сегодня уже не помнят, не знают и знать не хотят. А вот к тому, что некоторые наши граждане (или типа наши) перед каждой годовщиной начинают изгаляться кто во что горазд, я, например, привыкнуть никак не могу. Их прямо «распирает» на «креатив». Один кино снимает — комедию, елки-палки,   в антураже блокадного города, другие опросы объявляют: может, стоило сдать Ленинград немцам? Статьи на эту тему вообще сыплются как из рога изобилия. Иезуитские, кстати, творения: там что ни автор, то великий «гуманист» - за народ ратует. Мол, это не немцы виноваты, а наши власти — продукты в городе были, чиновники их себе, любимым, распределяли. Это один вариант. А второй: вот отдали бы Ленинград немцам, жизни бы жителей сохранили. Потом бы когда-нибудь отбили...

И вот, ей-богу, не думаю я, что авторы этих «откровений» все поголовно тупые или неграмотные. Ну, может, кто-то и не знает ни о плане гитлеровского министра продовольствия Бекке (документ еще за месяц до войны был утвержден в рейхсканцелярии), ни о сохранившихся дневниковых записях немецких генералов, в которых черным по белому прописано: «Фюрер остается непоколебим во мнении, что немецкая армия не может кормить население крупных городов России. Это недопустимо». Жители Москвы и Ленинграда по планам Гитлера подлежали уничтожению — все. О претензиях финнов на эту территорию тоже не знают авторы? Ой, сомнительно... Ну да ладно — не их сегодня день.

А на все опросы и статьи о преимуществах сдачи Ленинграда лучше всего ответил в своей песне известный ученый астрофизик и не менее известный бард Александр Городницкий, которого мальчишкой, так же как и многих, вывозили из осажденного города по Дороге жизни.

Вспомним блокадные скорбные были, небо в разрывах рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили, сдав ее немцам без боя.
Голос сирены, поющий тревожно, камни, седые от пыли.
Так бы и мы поступили, возможно, если бы чехами были.

Горькой истории грустные вехи, шум пискаревской дубравы.
Правы, возможно, разумные чехи, мы, вероятно, не правы.
Правы бельгийцы, мне искренне жаль их: Брюгге без выстрела брошен.
Правы влюбленные в жизнь парижане, дом свой отдавшие бошам.

Мы лишь одни, простофили и дуры, Питер не выдали немцам.
Не отдавали мы архитектуры на произвол чужеземцам.
Не оставляли позора в наследство детям и внукам любимым.
Твердо усвоив со школьного детства: мертвые сраму не имут!

И осознать, вероятно, несложно — лет через сто или двести:
Все воссоздать из развалин возможно — кроме утраченной чести...

Недетская память

Элитта Владимировна Сурикова в Ленинграде прожила и проработала до самой пенсии. Она врач-фтизиатр. Всю жизнь спасала людей — лечила от туберкулеза. Эту болезнь она знает досконально — и не только по учебникам. У самой была открытая форма — последствия блокады.

В 1941 году Эле пять лет всего было... Так что память у нее об этом страшном времени детская — фотографическая и эмоциональная.   Одна из самых сильных эмоций - абсолютно недетское понимание, что случилась беда. Это перед самой блокадой было, когда Бадаевские склады горели... Элитта самого зарева не видела, но взрослые только об этом и говорили...

Эля у тети тогда жила, та аптекарем в госпитале работала. Худо-бедно как-то детей подкармливала. Но есть, конечно, все время хотелось... И страшно было, когда бомбили. А потом научились по звуку самолетов определять, в каком направлении они летят — наши или немецкие, надо или не надо бежать в убежище... Потом эмоции стали притупляться. В детском сознании шла просто констатация: Толик умер, Боря умер. А это были соседские мальчишки — братья ее подружки, которых девочка прекрасно знала... Но Эля даже не плакала...

– Мне кажется, что мы, дети, в то время от голода и холода просто одеревенели, - вспоминает Элитта Владимировна.

Вот в таком оцепенении детишки и ехали зимой 1942 года по Дороге жизни. В памяти осталась только крытая брезентом машина, которая везла их через Ладогу... Тетя, военнообязанная, осталась в Питере. Эля ехала в неизвестность. Но даже от этой вынужденной оторванности от родных не было страшно. Девочка только надеялась, что там, куда она едет, не будет бомбежек и этого жуткого давящего гула самолетов, которого девчушка все же боялась.

Потом был детский дом на Волге и наконец-таки встреча с семьей. Это уже на Ставрополье, в Буденновске: после освобождения края тут было что-то вроде курсов танкистов, отец Эли был инструктором. Потом его перевели в Ставрополь. Здесь Элитта пошла в школу, а окончив ее, уехала в Ленинград. А сестра так и задержалась здесь на всю жизнь. К ней Элитта Владимировна и приехала, выйдя на пенсию, и вот уже 30 лет как ставропольчанка.

78 лет прошло, а до сих пор сердце с ритма сбивается, когда она вспоминает или фильм о войне смотрит. Или новости...

– Когда я смотрю новости про Донецк, у меня такая боль за людей, которые живут там. Хотя у меня никого из родных и друзей нет в этих республиках - ДНР, ЛНР. Я просто понимаю, что люди уже восемь лет живут как под дамокловым мечом - в постоянном ожидании обстрела... Я знаю: это очень тяжелое ожидание...

Защитница Ленинграда и ставропольчанка

Тамара Андреевна Воронина сейчас уже сама себя ставропольчанкой считает. 61 год в нашем городе прожила. Муж служил в Ставропольском авиаучилище, и она там на кафедре лаборанткой работала. Поначалу, говорит, очень скучала по Питеру. Любовь к нашим южным краям у Тамары Андреевны началась с хлеба. Даже приезжая к родным в Ленинград, она восторженно рассказывала:

– Мама, ты даже не представляешь, какой он вкусный — ставропольский хлеб!

А тот, блокадный, хлеб — черный, в который чего только не добавляли, вплоть до размельченных опилок и столярного клея, Тамара Андреевна тоже никогда не забудет. Их семью спасло то, что она большая была: мать, отец, Тамара и сестра Галя. Брат воевал (погиб на Курской дуге). Да еще тетина семья. Так «уплотниться» двум семьям в одной теткиной квартирке было решено на семейном совете — комнатки были небольшие, тепло поддерживать в них легче было. Отец и Тома рабочие карточки получали. Это 250 граммов хлеба все-таки, а не 125... Да кой-какие запасы еще первое время оставались... Тамара Андреевна говорит, что в начале блокады (в сентябре, октябре) по карточкам еще макароны или другую какую-нибудь снедь выдавали. В последний раз по 300 граммов бобов выдали. Немцы еще с самолетов листовками весь город засыпали, а там — всего четыре слова: «Собирайте бобы, покупайте гробы!». Такая вот психическая атака...

А в ноябре 41-го продуктовые карточки отоварить уже никому не удалось. Только хлеб стали выдавать — ту самую дневную норму 125 граммов по обычным карточкам и 250 — по рабочим. Так Томина мама вот что придумала: весь полученный большой семьей паек она делила ровно на две части. Одну вновь делили по равным кусочкам для всех. А вторую варили, добавляя щепотку соли, перца, а потом — простого столярного клея. Так что на живую душу приходилось по две тарелки этого варева, которое худо-бедно давало какие-то силы держаться....

Тамара Андреевна помнит, как горели те самые Бадаевские склады — зарево полыхало трое суток. А когда все стихло, они с сестрой Галей, прихватив ведра, побежали к пепелищу (туда многие бежали), потому что по городу прошел слух, что сгорели там мука и сахар (это было правдой) и что сахар плавился, растекался и впитался в землю. И все тащили домой ведра с этой землей. Но никакой сладости домашние в этой земле не почувствовали, пришлось ее просто высыпать.

Отец Тамары и Гали работал на заводе имени Кирова, мать — в Александрийском театре костюмершей. Спектакли шли, несмотря на постоянные налет и обстрелы города. Девчонки не ходили в бомбоубежище. Сначала прятались от бомбежек у дворничихи в подвальном помещении, где женщина жила с пятью детьми. А потом в дом неподалеку попала бомба. Прямое попадание. И людей, которые прятались в подвале, накрыло всей грудой балок и перекрытий некогда капитально выстроенного дома. Оттуда долго слышались стоны, крики, но вручную разобрать завал было невозможно. А техники для этих нужд в городе практически не было.

С тех пор девчата пережидали бомбежки, стоя под аркой между домами. Мол, если убьет, то пусть уж сразу. Конечно, было страшно. Бомбардировщики одним только ревом страх наводили. А уж когда рушились дома рядом... Тамара видела много невероятных спасений, когда человека просто чудом обходил смерть. Например, когда бомбовый удар обрушил угол соседнего дома. А там, в квартире на верхнем этаже, женщина — кричит, плачет. Самостоятельно вызволить ее оттуда очевидцы не смогли, но «вышку» все-таки удалось вызвать, что в то время было большой удачей. Помогли спуститься на землю.

Вообще люди помогали друг другу чем могли. Тамара Андреевна вспоминает, сколько людей кинулось после бомбежки к госпиталю, когда увидели, что он горит. Раненые прыгали из окон верхних этажей — перебинтованные, без руки или ноги, они как-то карабкались на окна, старались спастись. А люди, гражданские — обычные жители города, натягивали внизу одеяла, старались принять, смягчить удар... Тамара там тоже была, тоже спасала.

Один налет был особенно интенсивным. Тамара Андреевна называет его «звездной бомбежкой». Самолетов, говорит она, было как звезд на небе. Гул неимоверный, грохот, огонь, земля сотрясалась от взрывов.

Но даже к таким вещам (постоянному чувству опасности) человек если и не привыкает, то как-то обвыкается. Но вот к чему так и не смогла привыкнуть 17-летняя Тома, так это к смерти, которая присутствовала везде. В переулке, по которому бежала к своему почтовому отделению — она работала почтальоном, - однажды увидела сразу несколько трупов: люди, теряя силы, облокачивались на стену арки, сползали на землю и больше уже не могли подняться... Такую же картину увидела девушка в одном из подъездов. Ленинградцы умирали, иной раз двух шагов не дойдя до своей квартиры...

Она и сама чувствовала, как теряет силы. И вот однажды ее подруга Клава сказала:

– Томка, мы тут скоро умрем. Пойдем в военкомат, попросимся на фронт...

Военком даже не сразу поверил, что девчонкам уже скоро 18. Худенькие замученные, они выглядели максимум лет на 12. Но посмотрев документы, направление он им все-таки дал. Не на передовую, конечно, а в местную часть противовоздушной обороны (МПВО), во взвод разведки и наблюдения.

Девчонки прибыли в расположение части с пакетом, а командир отсутствовал. Их уложили спать, Тамара словно «провалилась» в какое-то забытье. Проснулась от того, что девушки, стоя над ее кроватью, сокрушенно переговаривались. Тамара даже не сразу поняла, что говорят они о ней.

– Какая красивая девочка, - сказала одна. - Как жаль, что она умерла.

– Мы бы ее накормили, - вздохнула другая.

Тамара открыла глаза, чем вызвала всеобщий восторг. Несколько дней ее отпаивали чаем с сахаром — больше ничего нельзя было есть. А потом откармливали. Тома лишь через время поняла, что ее новые подруги, чередуясь, отдавали ей свои порции. Так и поставили на ноги.

И вскоре она уже несла службу, отслеживая с вышки цели — точкой вдали обозначающиеся самолеты противника. Иногда наблюдала, как выходят на перехват обнаруженному ею противнику наши истребители, как завязывается воздушный бой. Но самым большим счастьем было видеть, как «цель» направляется к земле, оставляя за собой дымовой шлейф. Теперь она не просто жила, она защищала родной город. И до сих пор этим гордится.

Вообще, несмотря на то, что пришлось пережить в блокаду, Тамара Андреевна Воронина — человек счастливый. С мужем столько лет живут душа в душу, детей вырастили, внуков, правнуков. Даже разлука с Ленинградом давно уже не ощущается так обостренно. За 60 лет она не просто сроднилась, она всей душой полюбила Ставрополь.

– Как изменился, как похорошел наш город, - говорит Тамара Андреевна. - Он с каждым годом расцветает.