Чтобы картины видели люди

До Паши в семье Гречишкиных, жившей на окраине Татарки, художников не было. Правда, отец по столярному делу большой умелец был, да еще пел хорошо и на гармошке душевно играл. А рисовать никто не умел. А тут – что за пацаненок такой уродился? То печку угольком разрисует, а то заберется на горку и чиркает что­то на бумаге карандашом. Сверстники гуртом по улице носятся, а этот дичком – один на горе днями напролет просиживает. Людей Пашка в ту пору сторонился, побаивался как­то. Зато очень любил природу: дикие камышовые заросли, предрассветное кваканье лягушек, полыханье ночной грозы и размывающие хмарь горячего июльского дня потоки летнего ливня… Так художник Гречишкин это через всю жизнь и пронес. Писал природу – в ней, говорит, души больше. Портретов создал немного. Есть один особо дорогой. Бабушкин.

Это память о ней. Даже холст, на котором написан портрет, соткан бабушкиными руками. Из конопли тогда холсты ткали (отмачивали ее в воде – рядом с домом яму специально вырывали – копанью она называлась). Вот бабушка холст соткала, а Павел ее портрет на нем написал. А через три месяца Пашу в армию призвали. 10 июня 1941 года это было…

На фронте, понятно, было не до творчества. Удавалось на коротком отдыхе сделать наброски, эскизы. Но тяга к творчеству не ушла, Гречишкин хотел рисовать, хотел этому учиться… Потом, когда кончится война.

Но когда она кончилась, диагноз врачей прозвучал как приговор. Туберкулез. Предполагалось, что о красках, холстах, экспедициях ему придется забыть. Но художник от Бога, Гречишкин смириться с этим не захотел. Полгода он был лежачим больным, но, едва встав на ноги, сам себя отправил в экспедицию. Поначалу каждый пройденный метр давался громадным трудом. Постепенно становилось легче. Он делал множество набросков, упоенно перенося на бумагу откровения живой природы, радуясь, что она словно открывает ему свои тайны. Вот это упоение, совершенно иступленное желание жить и творить сокрушили болезнь. Павла Гречишкина спасла работа. А трепетная любовь к русской природе, что жила в его сердце с детства, после этого чудесного спасения стала неизбывной и самоотреченной.

­ Каждая страна, каждый уголок земли имеет свой цвет, ­ говорит Гречишкин.

­ А какой цвет у Ставрополья?

­ Общий тон нашего края – теплый, ­ улыбается Павел Моисеевич. – Серый, охры, бурый. В дымке. У нас все распылено, влажно и воздушно… В горах совершенно иные краски. Там есть такие «злодейские точки», темные души. Они предупреждают о приближении дождя. Туч не видно, а горы темнеют. Это удивительно красиво – яркое солнце и фиолетовые горы… А когда в 1990 году я впервые попал на Байкал, то пережил великое чудо открытия. Там потрясающее дыхание цвета, каждый момент хочется уловить, запомнить… Потом несколько раз туда выезжал. Нанимал катер, чтобы в разных уголках потаенных побывать. Даже иногда картины продавал, чтобы поехать…

Только чтобы поехать… Гречишкин мог бы быть самым продаваемым художником. В этом случае у него вряд ли сейчас были бы проблемы с галереей. Еще в советские годы картины Павла Гречишкина неизменно дарились первыми лицами края высоким гостям из Москвы и из­за рубежа. Павел Моисеевич разводит руками: тут он ничего не мог поделать: ну да все равно где­то у людей его полотна. Картины Гречишкина – в сорока странах мира. Очень много поступало предложений от иностранцев, которые просто умоляли продать… Но он мог согласиться на продажу работы только лишь во имя новых работ. Да и то, когда иных способов обеспечить экспедицию не было. Во всех остальных случаях Гречишкин продавать свои работы отказывался категорически. Художник вкладывал в картины всю душу без остатка, а душа не в деньгах исчисляется, если и отдается, то просто так – от сердца. Вот он и отдал…

Павел Гречишкин – истинно русский художник. Он, конечно, писал и далекие страны: Индию, Египет. Очень талантливо и тоже с душой. Но его Россия! Она у Гречишкина живая. В каждой картине живет и дышит великая и трепетная Русь: в деревянной церквушке среди белоствольных берез, в проселочной дороге, убегающей к перелеску, в мерцающей глади Байкала…

Эти картины созвучны стихам Николая Рубцова: «С каждой избою и тучею, с громом, готовым упасть, чувствую самую жгучую, самую смертную связь». Вот такая жгучая и неразрывная связь с Россией у Гречишкина. Не только в творчестве – в обыденной жизни. В маленьком ставропольском переулке есть кусочек Средней полосы. Дом с резными окошками, плетень и березки. Таких в Ставрополе больше нет. У нас березам не климат. Наши­то – низкорослые, кургузенькие и сероствольные. А у Гречишкина высокие, тонкие и белые­белые. Их здесь – целая роща. Привез их хозяин саженцами из подмосковного Абрамцево да из уральского Никольского, и выросли они такими же стройными и светлыми, как их уральские и подмосковные сестрички.

Как же вам удалось таких красавиц вырастить?

­ Так я ж их жалею, ­ улыбается Павел Моисеевич. – Каждый день их обнимаю. Какая ж Россия без березок…

Правда, не всех это трогает. Вот и по весне часть деревьев Павлу Моисеевичу пришлось срубить – соседи, говорит, ругались, что «сережки» с берез на их клубнику летят… Что ж, мол, поделаешь – приходится соблюдать правила общежития в городе… Дело все же, думается, не в «правилах общежития», а в душевной глухоте и полной беззащитности художника перед этой глухотой.

По поводу беззащитности – это не только про березки…

В сентябре 2002 года картинная галерея Павла Гречишкина была закрыта на ремонт. Галерея в нем, безусловно, нуждалась. До конца 2005 года бригады там работали, определенный объем выполнили. Зато ушедший 2006­й стал годом простоя.

Найти того, кто ответит на вопрос, доколе это будет продолжаться, оказалось делом непростым. Одни ссылались на то, что здание галереи – памятник архитектуры федерального значения, поднадзорен Росохранкультуре и его территориальному управлению по югу России в Ростове­на­Дону. Другие, согласившись было говорить, вдруг резко отказывались, объясняя, что им это запретили. Третьи поясняли – курируют музеи, но информация о том, когда будут возобновлены и завершены работы на галерее, находится вне их компетенции.

Лишь заместитель министра культуры края Александр Панасенко вселил определенную надежду:

­ В сентябре галерея будет открыта. Может, и раньше. Все упирается в деньги, вы же понимаете. Вопрос по деньгам был решен в конце года. В феврале приступим к работам. На первый этап (замену окон, сигнализацию) средств хватит. Уже можно будет принимать людей.

Хотя бы эта приятная новость станет подарком Павлу Моисеевичу ко дню его рождения.

Я только не понимаю, почему эту весть долгожданную художник должен был узнать от журналиста, а не от тех, кому он доверил судьбу своих картин. Я не о заведующей галереей – ей, скорее всего, тоже не сообщили. Я о тех, в чьей это компетенции и полномочиях. Павлу Гречишкину 84 года. В 2006­м он похоронил жену, и сам пережил тяжелую болезнь. Для него каждый лишний день неизвестности – длиной в вечность.

Чего стоит сделать всего один звонок или дать поручение позвонить? И не только когда появилась определенность, но и раньше – чтоб хоть знал человек, что о судьбе его картин беспокоятся, что проблемы решают… Неужели он этого не заслужил?

«Беспокоюсь о судьбе своих детей», ­ сказал Павел Моисеевич. Еще бы – на фото вы видите работы Гречишкина, составленные сегодня в его мастерской. Другие находятся в галерее. В отведенном помещении. Художник рассказывает, как оборачивает в этом помещении батареи тряпками – надо поддерживать определенную температуру, влажность, чтобы картины «не спеклись»... А ведь это достояние края и России. В этих картинах – вся жизнь талантливого и удивительного человека. И он ее подарил нам – без остатка. И теперь мы за нее в ответе. Мы отвечаем за «детей» Павла Гречишкина – мы обязаны сохранить, не растратить, не растерять. Иначе – немногого мы будем стоить.

Павел Моисеевич показывал чертежи, композиции – он уже видит, как расставит картины, боится, что другие что­то сделают не так… Он хочет до открытия галереи просто дожить. А главное для него: «Чтобы мои картины видели люди». Больше ему ничего не надо.