Спите, друзья! спите спокойным сном…
Елена Павлова
…Это тягостная история, и писать о ней очень трудно. Немцы вошли в город в начале августа 1942 года. И сразу начали бурную деятельность по установлению «нового порядка». Первый приказ, изданный новыми властями, гласил о создании магистрата и назначении «городской головы». Третий – о сдаче немецким властям оружия, радиоприемников, печатных машинок. А вот второй приказ был о регистрации в управе всех евреев, как ранее живущих в городе, так и прибывших в ходе эвакуации. Оружие и радиоприемники немцам казались не такими страшными, как несколько тысяч стариков, старух и женщин с детьми.
В Ставрополь, в те годы Ворошиловск, стекались эвакуированные. В их числе были и сотрудники, профессура и студенты Харьковского и Одесского институтов, эвакуированные жители блокадного Ленинграда, и просто граждане, спасающиеся от войны. По составу вновь прибывшие были, в общем-то, однородны: люди почтенного возраста, женщины, дети. И инвалиды обоих полов и всех возрастов. По некоторым подсчетам, наш край принял в годы войны до миллиона эвакуированных граждан. К моменту издания приказа № 2, появившегося буквально через день после начала оккупации, в городе жили и работали евреи, ремесленники и мастеровые, врачи и адвокаты, торговцы, аптекари и фотографы. Практически все они были из так называемых «непризывных»: кто по возрасту, кто по состоянию здоровья. Вот этим людям и было приказано пройти процедуру регистрации. Причем помогать в ее проведении должны были домоуправления, сами еврейские общины. Здесь дисциплинированные фашисты не учли одну деталь: в советском государстве, изрядно истрепанном революционными бурями и репрессиями, организованных еврейских общин практически не было. Это и нарушило их планы в деле подсчета людей, самим актом регистрации приговоренных к уничтожению.
К 10 августа примерные списки были составлены, и поступил следующий приказ: всем евреям собраться рано утром на привокзальной площади. При себе иметь все самое ценное и необходимое для перемещения на Украину, в район новых поселений, приготовленных для них германским правительством. Почему они поверили, почему не убежали? Ответ прост: а куда им было бежать-то? Нужно знать жизнь оккупированного города, чтобы понять, что выходов из него практически не было, немцы были всюду, и вели они себя, как и везде, как поработители. И нужно учесть еще один момент: новости с фронта доходили в город весьма и весьма противоречивые. Сводок из «черных» тарелок не было, и люди, возможно, еще цеплялись за последнюю надежду: немцы - нация цивилизованная… Может, и в самом деле это правда – переселение? Может, что-то перевернулось в мире и евреев больше не убивают? Вот свидетельство Анны Ивановны Белевцевой, бывшей тогда маленькой девочкой: «Мы боялись. Мама и бабушка сами выходили на улицу, на рынок. Приносили оттуда страшные вести. Мама рассказывала, как колонна евреев идет по Николаевскому проспекту. Что в руках у них чемоданы, теплые пальто. Дети в колонне плачут. Некоторые, похоже, без родителей… Или потерялись, или немцы их схватили на улице. Все эти люди медленно продвигаются в окружении немцев куда-то в верхнюю часть города.
Еще мама видела у магазина «Пассаж», как в крытую машину грязно-серого цвета загоняли людей. Потом машину закрыли, и рядом кто-то сказал: «А дым-то в кузов пошел…». Это была душегубка». Ольга Андреевна Чернова из Пелагиады: «Мы видели, как гнали евреев. Они шли, нагруженные какими-то вещами. И это была молчаливая толпа. А мы, прятавшиеся за плетнями, плакали. Наша бабушка молилась. А потом все эти несчастные побросали свои вещи прямо на дорогу. И после, когда их уже прогнали, никто из наших сельчан не приблизился даже к этим грудам чемоданов и узлов. А вечером подъехала немецкая грузовая машина, и немцы все собрали в кузов». Римма Максимовна Вартанова: «Нам с подружками было лет по 13 - 14. Матери нас прятали от немцев: мордашки-то у нас смазливые, хорошенькие. Но я видела, как примерно сто человек евреев медленно идут в ворота здания тогдашнего КГБ. Там во дворе была внутренняя тюрьма, вот туда их и заводили. А сами немцы так и шныряли глазами по людям, молча стоящим на обочине дороги: вдруг кудрявая голова промелькнет? Евреев они везде искали. Моя мама полгода прятала в сарае молодую еврейку Цилю с трехгодовалым ребеночком. Она была такая рыженькая, в веснушках. Потом мама на перекладных отвезла ее в Грачевский район, в отделение совхоза. Там было безопасно». Женщина, которой сейчас уже нет в живых, рассказывала мне, как угоняли ее соседок: «Они молодые были совсем. У Фриды свадьба должна быть в конце июня сорок первого… Но война же началась… А платье осталось. И Фрида нам платье это часто показывала, хранила его, ждала жениха с фронта. А тут, где-то в середине августа, слышим крик: немцы избивают девушек. Думаю, что их кто-то выдал из соседей, они на евреек-то и не похожи были… Они уходили под конвоем, спотыкаясь… А еще помню старого хромого мужчину-скрипача. Он прижимал к себе футляр от скрипки, и больше ничего у него в руках не было».
Сосредоточив несколько партий обреченных на смерть людей, фашисты отвезли или отправили их пешком под усиленным конвоем на опушку леса, в район аэродрома ДОСААФ. Чем были для них эти несколько километров пыльной дороги? Километрами отчаяния и надежды… Там, в конце пути, уже были приготовлены огромные рвы… Самый массовый расстрел произошел 15 августа 1942 года. В детстве мне рассказывали о немце, потерявшем разум в ходе акции. Маленький и очень вежливый еврейский мальчик повернулся к нему, своему палачу, и на чистейшем немецком спросил: «Скажите, а я правильно стою?..» Говорили, что и сумасшедший немец в ту же яму лег. Кстати, с маленькими детьми там обошлись «просто»: их травили. Как в селе Московском: малышам мазали губы ядом прямо на руках у кричащих от ужаса матерей… Там же, во рвах, нашли последний приют и семьи советских командиров и политработников, пациенты психиатрической больницы, горожане, так или иначе не угодившие новому режиму… Но подавляющее большинство – евреи. По разным подсчетам, погибло их от трех с половиной до шести тысяч. И захоронения эти обследовались всего один раз, сразу после освобождения города. Никаких перезахоронений больше не производилось. Несколько десятилетий на кордоне «Столбик» стоял железный обелиск, а чуть поодаль, на месте другого рва, – скромный памятник. В общем, слова про то, что «никто не забыт», как-то не подходили к нашему городу…
…Под ногами тихо шуршит гравий. Мы идем к месту расстрела. Мы – это те, кто сейчас положит цветок на могилу, кто скажет последнее «прости» тем, кто лежит там, в неглубоком и огромном подземном мире. Там девушка, так и не надевшая свадебное платье. Там старый хромой скрипач: может, у него не отобрали его скрипку? Там молодые матери сжимают в истлевших руках тельца своих убитых крошек… Там старый профессор держит за руку почтенную супругу, и нет на нем парадного черного сюртука. Там тихий больной, так и не понявший, что же это с ним делают, и до последней секунды улыбавшийся убийце… Там маленький вежливый мальчик, привыкший слушаться взрослых. Они все там… Станьте на эту землю! Она так и не слежалась за шестьдесят с лишним лет. Она до сих пор шевелится, а те, кто там лежит, до сих пор ждут поминовения! Они ждут православного священника и раввина, муллу и пастора… Может, и заплачет там скрипка, и прозвучат поминальные молитвы? Хоть когда-нибудь…
Наталья Буняева.
Фото
Александра Плотникова.