В наш дом пришла война
.Из воспоминаний Андрея Крупенников
О том, что началась война, наша семья узнала только к 11 часам дня 22 июня. Мы с мамой пропалывали картошку на огороде. Как сейчас помню, выдался пасмурный, тёплый летний денёк. Проходившая по просёлочной дороге мимо нашей хаты Дарья Ивановна Апалькова, заведующая колхозными детскими яслями, с трепетом и волнением сказала: «Марья Пимовна, послушай неприятную новость – началась война. Германия напала на Советский Союз. Немцы бомбят города, этой ночью уже захвачен город Брест…». Женщины, плача, обнялись. Мама запричитала, что народ ещё не успел как следует одуматься от Первой империалистической, как новая проклятая война и опять с теми ж немцами. «Боже мой, какое горе, какое несчастье. Ай-яй-яй! Соседушка, что с нами теперь будет? Немедля заберут на фронт твоих братьев, моих сыновей, всех здоровых мужиков зачистят. Моему мужу Михаилу шестьдесят один год, его не призовут по возрасту…» Дарья, смахнув с лица слёзы, добавила, что митинг состоится в двенадцать часов возле большой школы. Надо идти.
Не осознавая, как следует, что произошло, я всё же в душе ощутил, что случилось что-то страшное. Лицо моё окаменело, тело стало тяжёлым, в глазах вдруг потемнело, и кусты картошки почему-то стали серо-зелёными. Как очумелые, медленно подошли к хате. Меня охватил большой страх. Мама, нежно прижав меня к себе, тихо проговорила: «Не бойся, сынок, Красная Армия защитит нас. Вот увидишь…». В ответ я расплакался, обнимая любимую маму…
Страшное случается неожиданно. В мирное село Карандаково немецкие оккупанты вторглись утром 20 ноября 1941 года. Ночью выпал первый снег, было тихо, а слабый мороз покрыл тонкой ледяной коркой дорожные лужи и мелкие ручьи на лугу.
Продвижению оккупантов ничто не препятствовало, если не считать три взрыва снарядов в поле, выше двора Андрея Ивановича Постоева, участника Первой мировой войны. С крыльца нашей хаты места падения снарядов хорошо просматривались. Они оставили после себя чёрные земляные воронки на белом фоне снега. Деревня словно вымерла. Все жители оставались в своих хатах, прятаться было негде, если только в погребе. С хлебом-солью гитлеровцев никто из жителей деревни не встречал. То, что в селе есть люди, выдавал дымок, струящийся круто вверх из труб, редко расположенных друг от друга, хат.
Тишину нарушили немецко-фашистские захватчики, движущиеся с запада со стороны Успенки. Мотоциклисты ворвались первыми. Сильный рокот и гул трёхколёсных с люльками мотоциклов с фрицами в длинных, тёмно-зелёных шинелях, оглушали всё вокруг. Просёлочная узкая дорога проходила совсем близко от нашей хаты, стоящей на пригорке.
В чуть приоткрытую сенную дверь, присмотревшись, я увидел длинную колонну крытых тяжёлых фургонов, покрашенных в белый маскировочный цвет. Гудящая и ревущая, зловещая колонна протянулась километра на полтора. Хотя грунтовая дорога сразу превратилась в непролазную слякоть, вражеские машины не застревали, поскольку они были трёхосные, а на колёсах прикреплены специальные цепи. По дороге не проходило тяжёлое вооружение.
Я позвал маму посмотреть на вражеские машины и мотоциклы. За нею вышли сёстры и невестка. Мама взволнованным голосом сказала:
– Дети, ради бога, не выходите на крыльцо! Немцы нас заметят и начнут стрелять, снайпер сразу убьёт наповал...
– Вон, напротив хаты Романа Ермиловича остановился мотоцикл с двумя солдатами, – испуганно проговорил я. – Мам, они нас не будут убивать?
– Нет, сынок. Что ты? Разве можно? Я тебя защищу, – дрожащим голосом, тихо успокаивала меня мама. – Идёмте все в хату!
Затем уверенно и твёрдо произнесла:
– Ломятся идолы на нашу родную землю, лезут в наши открытые двери проклятые супостаты. В германскую войну немца и ноги у нас не было. Ничего, тут вы свободно продвигаетесь в глубь страны, не встречая отпора. Под Москвой получите взбучку, мало не покажется! Наполеон хотел победить Россию, не вышло! Его армия сгинула в горящей Москве, на заснеженных полях России. Такая же участь постигнет тебя, фашист, вместе с фюрером Гитлером. Сохрани нас, Господи! Сохрани и укрой наших детей, мужей и сыновей на Отечественной войне. Я уверена, что Советская армия и народ победят захватчиков. А нынче побережёмся. Дети, во двор и на улицу не выходить! Потерпим. Бог милостив…
Немцы чувствовали себя уверенно и свободно. Ещё бы! Ни одного выстрела в их сторону даже из винтовки. Последние машины движущейся колонны останавливались. Из них с хохотом и визгливой бранью: «Donner Wetter!» выскакивали вооруженные вояки в тёмно-зелёном обмундировании, в ботинках с высокими голенищами. У солдат были автоматы, гранаты, у офицеров – пистолеты. При каждом – цилиндрический гофрированный противогаз. С чуждой для русского уха речью врывались в хаты.
Первый неприятный драматический случай встречи с оккупантами… Мои сёстры Лида и Зина, увидев приближающихся к нашей хате немцев, спрятались на печке. Больше укрыться было негде.
В хату заскочили два молодых немца, один из них
суетливо на ломаном русском языке громко и беспардонно стал выкрикивать: «Mutter! Партизаны, партизаны?!» (Немцы боялись партизан, как чёрт ладана.) Тут же, бесстыдно, как заводной, будто с голодного края, стал требовать «млеко», «яйки», «маслё»… При этом фриц, скривив свою рожу, как-то неестественно рассмеялся. Затем этот же шустрый пришелец, достав из кармана портсигар с сигаретами, жестами потребовал у матери спички. Откровенно говоря, у нас их уже давно не было. Кончились. Печку разжигали горящими угольками, принесёнными от соседей.
Мать была смелой женщиной и высказала немцу, глядя ему прямо в лицо: «Пан, надо свои серники иметь!», подавая ему красные угли из печки для прикуривания. Немец, конечно, не понял, что сказала «фрау». Его напарник на чистом русском языке вкрадчиво и тихо на ухо матери предупреждающе произнёс: «Мамаша, будь осторожна в выражениях». Мать кивнула головой в знак согласия, про себя подумав: «предатель». «Немец» сказал, что он из города Львова, что он украинец…
Я с тревогой и страхом наблюдал за происходящим. Фашисты ушли от нас ни с чем. Да мы не имели того, чего они требовали. Семья и в самом деле жила впроголодь, используя только картошку, свёклу, брюкву… Коровы не было. В сенях жили молоденькая козочка, жеребёнок, под печкой от чужаков спряталась собачка, а кошка укрылась с сёстрами на печи.
Воины-крохоборы вермахта словно испарились, оставив после себя неприятный чужой дух: запах табачного перегара, горючего и нечистоплотности…
Солдаты сели на мотоцикл и рванули в сторону колхозного выгона. Колонна машин, буксуя, тарахтя, продолжала путь.
В этот же день мы узнали, как прошло общение немцев с соседями. Солдаты побывали в крохотной хатке пожилых колхозников, 63-летнего Романа Ермиловича Полянского и его жены Евдокии Исаевны. На лавке, как воробьи на жёрдочке, сидели мой дружок, девятилетний сверстник Толик и его четырёхлетняя сестрёнка Тамара. Старшие сёстры Шура, Настя и Валя притаились в чулане. Роман Ермилович неплохо знал и помнил немецкий язык (он был в плену в Германии в Первую мировую войну), поэтому смог разговаривать с немецкими солдатами.
Последние были настроены по-доброму, высказывали мнение, что эта война для Германии может обернуться бедой и что фюреру «endlich, schlieslich» (в конце концов), наступит «kaput» (капут). Было только начало войны, а умные антифашисты понимали, что Германия напала на великий Советский Союз и что все потуги фюрера потерпят крах…
На второй день другие три немца нагло и с жадностью похитили у нас ржаной хлеб, выпеченный днём раньше матерью и её молодой невесткой Катей. Видимо, ударные группировки вражеских войск, ввиду их быстрого продвижения, не успевали снабжать провиантом. А может быть, незваные гости действовали по принципу: «Чужой кусок хлеба слаще своего», а вернее, «отбирай всё у населения России, как повелел «великий фюрер».
Этим крохоборство не закончилось. «Освободители советского народа от коммунистической крамолы» сбросили с маминого семейного сундука на пол всё, что на нём лежало, и с нетерпением открыли его. Сначала рассматривали картинки, старые рисунки из журналов мод, дореволюционные купюры, приклеенные изнутри к крышке сундука. Даже пытались оторвать их, но последние были прочно приклеены. Затем принялись рыться в сундуке, как в своём кармане. Забрали валенки, шапку, мамину муфту и шаль. С любопытством рассматривали её девичьи платья, рушники. Им зачем-то понадобилось и это… Мать плакала, умоляла их не отбирать вещи, но тщетно. Мои сёстры, Лида и Зина, в это время были на той же печке и от страха старались не дышать. Немцы туда не заглядывали. Все мы дрожали от происходящего.
Позже я узнал, как два немца побывали у дяди Сафрона, в хате, стоящей на краю выгона – последней хате нашей деревушки Португалии. В комнате была хозяйка и её четверо оборванных детей. Солдаты, увидев бедную семью и убогую обстановку, всё же потребовали еду.
Пожилая тётя Фрося взяла два последних яйца из лукошка и протянула их пятилетней дочке Марусе, чтобы та передала их «голодным» панам. Девочка, выхватив яйца из рук матери, долго не раздумывая, с силой бросила яйца в одного из фрицев, приговаривая: «Вот тебе яйца, жри на здоровье!» Разбившиеся о шинель у воротника яйца потекли к поясному ремню. Никто не ожидал такого отчаянного поступка от ребёнка. Мать побледнела. Шлёпнула по попе проказницы и закричала: «Маруся, что ты наделала?» Все дети перепугались в ожидании, что будет дальше.
Испачканный немец, побагровев от неожиданности и злости, схватил проказницу за волосы. Девочка страшно закричала, немец тут же её отпустил. Его напарник быстро снял автомат с плеча и приготовился…
Тётя Фрося умоляющим хрипящим голосом кричала: «Пан, простите, простите дурную девчонку! Я сейчас почищу вашу шинель!». Сняла висящее возле печки полотенце и стала убирать «яичницу», смачивая полотенце в ведре с водой. Немец постепенно стал приходить в себя. Натужившись, молчал, послушно стоял, не двигаясь. Тётя Фрося была опытной женщиной, ей, имеющей столько отпрысков, приходилось чистить и не такое. Постепенно не осталось следов от разбившихся яиц.
Немец раздражённым голосом бурчал: «Frau, Genug! Genug! (Женщина, достаточно! Достаточно!)». К счастью, конфликт был разрешён благополучно благодаря находчивости женщины. «Гости», громко хлопнув дверью, исчезли.
На второй или третий день оккупации к Роману Ермиловичу заявились два немецких офицера. В это время дядя Роман заканчивал плести второй лапоть для своей жены – Евдокии Исаевны. Один из пришедших взял в руки сплетённый лапоть и стал с большим интересом рассматривать его. Затем, обращаясь к Роману, сказал, улыбаясь: «Мой старый друг заведует музеем в городе Кёнигсберге. Эта обувь русских крестьян станет хорошим экспонатом музея. Kamerad (товарищ), прошу тебя подарить мне эти замечательные лапти. Я тебя не обижу. Когда закончишь работу, я приду за подарком. Взамен вручу тебе новые солдатские ботинки. Не пожалеешь. Итак, «abgemacht?!» (по рукам?!)» Дядя Роман хорошо понял немца и ответил ему согласием.
Через пару дней офицер со свёртком в руке заявился в хату Романа. Он развернул свёрток и вручил дяде новые ботинки с коваными подошвами 43-го размера. Роману не верилось, что он стал обладателем добротной обуви, которая пригодится для любого времени года. Офицер радовался искусно сплетённым лаптям из зеленоватой пеньки, пахнущей коноплёй, и сказал, пожимая руку Романа: «Danke!» (Спасибо!).
Потом Ермилыч рассказал моей маме об этой сделке. Показал ботинки. Он говорил, что немецкий офицер, видать, образованный и хорошо воспитанный человек, что разговаривал с ним просто, на равных. Не хотелось назвать его фашистом.
Немцы оккупировали село, временно прекратив своё продвижение на восток. Расквартировались. Замечу, что в селе не было никаких стратегических объектов. Ввиду убогости нашего жилища, немцы к нам не вселились, хотя приходили смотреть жилье. Они разместились в двух зданиях школы, в домах сельского совета и правлении колхоза, в хатах, покинутых жильцами, а также в избах, хозяев которых немцы просто-напросто выгнали.
Мы оказались в прифронтовой полосе, так как наши войска какое-то время находились в районе станции Черемисиново. Вот оттуда-то при вторжении в село немцев были даны всего-навсего три артиллерийских выстрела. Также над нашими головами с раскатистым грохотом, похожим на сильную грозу, пролетали снаряды в сторону посёлка Тим и села Станового. А через несколько секунд был слышен отдалённый взрыв.
Недели через две большая часть оккупантов двинулась далее на восток, в направлении Воронежской области. Наши войска, как это ни обидно, поспешно отступали.
Для нас с приходом немцев наступило тревожное время. Фашисты в первое время оккупации ещё не успели натворить страшных деяний. Поначалу они еще не убивали мирных граждан, не угоняли насильно молодежь на запад (хотя списки молодых красивых девушек, подлежащих отправке на работу в Германию, были составлены). Тем не менее «проголодавшиеся» немцы отбирали у населения картошку, хлеб, домашний скот. С каким-то остервенением переловили наших трёх гусей и кур, купленных для разведения.
Унизительная сцена грабежа немецкими солдатами, потерявшими элементарную совесть, выглядела так. К нашей хате подъехала легковушка по только что выпавшему снегу. Из неё вылезли два долговязых немца и быстро заскочили в сени. Гуси и куры испугались, всполошились и закричали. Мать, рыдая, умоляла мародёров не забирать птиц. Среди бела дня воры, иначе как их назвать, не обращая внимания ни на что, схватили оглушительно кричащих, перепуганных животных, засунули их в багажник машины и с хохотом умчались. Очевидно, они заранее проследили, что в нашей хате есть птица. Жеребёнка и молоденькую козочку, к счастью для нас, не тронули.
Когда оккупанты силой отбирали гусей, я горько плакал, поскольку птиц мне было невыносимо жаль. Вспомнил, как ещё неделю назад наш гусак, будущий «отец» большого гусиного семейства, в окружении своих двух подруг ловко плясал от радости своими красными от слабого морозца лапками у корыта возле хаты. При этом горделиво поднимал свои большие крылья и изогнутую шею, восторженно и громко гогоча. За всю последующую жизнь мне подобного видеть не приходилось. Мать, обняв меня, тоже плакала, как могла, успокаивала...
…Еще недавно я хотел знать, что представляют собой немцы, что за люди? Какие они? В этот день получил, может быть, только частичный ответ…
Об авторе
Андрей Михайлович Крупенников родился в 1932 году в Курской области. Из семерых детей в семье он был младшим. В годы Великой Отечественной войны пережил оккупацию в родном селе Карандаково. Те дни навсегда остались в памяти Андрея Михайловича.
В 1957 году А. Крупенников с отличием окончил Курское художественно-графическое педагогическое училище. Срочную службу проходил на флоте, четыре года служил в Севастополе. В Ставрополь приехал в 1957 году по распределению. Работал учителем черчения и рисования в средних школах №№2 и 6. В 1963 году окончил с отличием художественно-графический факультет Московского педагогического института имени Ленина. Преподавал в Ставропольском технологическом техникуме. В 1974 году в Москве защитил диссертацию по черчению на соискание учёной степени кандидата педагогических наук. С 1975 по 2010 год работал в Ставропольском государственном аграрном институте (ныне Ставропольский государственный аграрный университет) в должности доцента. Опубликовано более 170 научных трудов А.М. Крупенникова. Издано пять книг стихов и прозы, 12 - в соавторстве. Работает над новой книгой. Член Союза журналистов, член Российского союза писателей.
Андрей КРУПЕННИКОВ.