27 января - День снятия блокады Ленинграда
Ты знаешь, ты помнишь, товарищ,
Хоть память о том тяжела,
Как вьюга сквозь отсвет пожарищ
По улицам мертвым мела.
Мы насмерть умели сражаться,
Мы горе испили до дна,
Ведь мы же с тобой ленинградцы –
Мы знаем, что значит война.
Созвучие
Это куплет из песни на стихи ленинградского поэта и журналиста Макса Дахие, прозвучавшей 40 лет назад в документальном фильме «Мы из блокады». Эти строки были очень созвучны тому, что звучало в воспоминаниях защитников и жителей блокадного Ленинграда. Время безжалостно и неумолимо. Сейчас из тех, кто сражался на Пулковских высотах, играл в симфоническом оркестре легендарную 7-ю симфонию, стоял у станков в насквозь промерзших цехах Кировского завода, живы единицы... Даже детям блокадного Ленинграда сейчас уже далеко за 80. Но удивительно – картины, запечатленные их дет-ской фотографической эмоциональной памятью, совпадают с суровой правдой стихов о блокаде, написанных теми, кто пережил ее в зрелом возрасте:
Мы знали отчаянье и смелость
В блокадных ночах без огня.
А главное – очень хотелось
Дожить до победного дня.
Нам с этим вовек не расстаться,
В нас подвигу память верна –
Ведь мы же с тобой ленинградцы,
Мы знаем, что значит война...
Вот и с тем, что помнит о блокаде коренная ленинградка, а ныне ставропольчанка Евгения Александровна Попова, эти строки полностью совпадают.
Что такое война, семилетняя Женя стала узнавать с первого ее дня. 22 июня они с папой гостили у бабушки в Сходне. Девчушка очень любила там бывать. В ее большом двенадцатиподъездном доме на Петроградской стороне у Женьки друзей был полон двор. Детей там было много, поиграть-порезвиться есть с кем. Но там не было такой вольницы, как в Сходне, и, конечно, там не было такого дивного сада-огорода, который вырастил на своем участке дедушка. Вот уж «мичуринец» был – у него и ягоды самые сладкие вырастали, и цветы самые красивые. Даже помидоры дед умудрялся вырастить не только в августе, но и в декабре – к Новому году аккурат урожай помидоров в своих мини-теплицах собирал... И уж на что маленькая Женя была до еды неохоча, заставить ее что-то съесть для родителей оказывалось большой проблемой, но перед вкусностями, выращенными на дедовом огороде, не могла устоять. А больше всего она любила гулять по окрестностям. Вот и 22 июня они с отцом ушли в поля, а потому не слышали радио. Зато своими глазами видели самолет, который вдруг задымился, полыхнул огнем из-под фюзеляжа и взорвался, врезавшись в землю. В первую минуту Женя с отцом остолбенели, а потом бегом бросились к бабушкиному дому, где и узнали страшную новость: началась война...
Прадед – воин и благотворитель
…Жизнь девочки Жени в этот яркий солнечный день разделилась на до и после. Она еще не знала, какие испытания придется преодолеть ее семье и как им всем – взрослым и детям – будет помогать Бог. Это теперь, на пороге 90-летия, Евгения Александровна абсолютно уверена в том, что выжить в блокаду ее семье удалось благодаря воле Господа, защите свыше, которая не раз саму Женю, ее маму, отца и бабушку от гибели спасала.
Семья бережно хранит образ Иоанна Кронштадтского, некогда дарованный им самим ее прадеду Сергею Яковлевичу Куралесову, а также плед, которым преподобный укрывал ноги, когда приезжал на строительство монастыря.
Хранила Евгения Александровна и подрясник Иоанна, а потом передала в монастырь. Уж очень ее монахини об этом просили...
Прадед удивительным человеком был. В Русско-турецкой войне участвовал простым солдатом. Освобождал в составе русского воинства болгарских братьев-славян от османского ига. Тех самых «братушек», которые после этого освобождения Россию-матушку несколько раз предавали. Чем закончилась для Болгарии коалиция с Гитлером, уже не вспоминают. Теперь в НАТО новым хозяевам служат и с фашистами снова дружат. Памятник Алеше сносить собираются, а там глядишь, и до Шипки, обильно русской кровью политой, доберутся... Ну да ладно – за предательство и беспамятство они перед Богом отвечать будут. Евгения Александровна говорит об этом с болью, но без злобы. Она вообще человек незлобивый, наделенный той негромкой доброжелательной интеллигентностью, которая отличает коренных ленинградцев старой закалки. Вот и о прадеде рассказывает негромко – с такой ненавязчивой тихой гордостью. Солдат Сергей Куралесов воевал геройски, чем даже от императрицы поощрение заслужил – 10 тысяч рублей (это очень большая сумма по тем временам).
И начал бравый солдат в мирной жизни свое коммерческое дело. Торговал бочками и прочими емкостями, а также молочными продуктами. И так неплохо развернулся, что некоторое время спустя был уже купцом первой гильдии и щедрым благотворителем. На храмы всегда жертвовал. Был истинно верующим православным человеком.
А Иоанн Кронштадтский как раз очень активно строил церкви, монастыри, Дома трудолюбия. Купец Куралесов внес огромный вклад в строительство двух монастырей, чем заслужил благодарность Иоанна и признание властей Северной столицы. Ему было присвоено звание почетного гражданина Петербурга. Может, это его благие дела позволили дочери, внучке и правнучке остаться живыми в блокаду... Сергей Куралесов своими благими делами для потомков Божью защиту заслужил. Ведь сколько раз смерть в буквальном смысле рядом с ними проносилась. Это даже маленькая девочка Женя своими глазами видела...
Господом хранимы
Семья Харкеевич (это девичья фамилия Евгении Александровны) жила в своей просторной двухкомнатной квартире на Петроградской стороне. Правда, Женя с мамой, отцом и двумя бабушками в основном обитали на кухне – там стояла буржуйка и большая печь для готовки. Можно было обогреться. Протопить всю квартиру было нереально – в дома не подавалась вода, не работало центральное отопление. Воду брали из речки, а ели то, что давали по карточкам, и то, что можно было хоть как-то употребить в пищу. Вот когда маленькая Женя пожалела о том, как она до войны от еды отказывалась. Теперь девочка тоскливо смотрела на стрелку часов, ожидая, когда мама что-нибудь нальет в тарелку. Но крупа, которую еще выдавали в начале блокады и перестали выдавать после того, как сгорели Бадаевские склады с продовольствием, быстро кончилась. Вот тогда стали варить суп и холодец из столярного клея, из кожаных отцовских ремней. Причем ремни варили очень долго, пока кожа не размякала в кашицу, и из нее делали что-то вроде фарша.
Конечно, спасением был хлеб, который они получали по карточкам – те самые «125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам»... 125 – это по карточке иждивенца, по рабочей карточке полагалось 250 граммов...
Не было большей беды, чем потерять карточки, которые обычно выдавались на две недели. Это не просто потеря, это был приговор к неминуемой смерти. Вот с бабушкой Татьяной Сергеевной такая беда однажды и случилась. Она их в булочной выронила или их вытащили у нее. Бабуля, когда пришла домой, рыдала в голос. А потом ушла в другую комнату, взяв только иконку – образок Николая Чудотворца. Потом рассказывала, что даже не молилась. Она говорила со святым, как с обычным человеком – близким и родным. Плакала над этой иконкой, жаловалась Николаю, спрашивала, что ей теперь делать... Потом затихла, молча собралась и вышла из дома... Ее прямо вело что-то обратно в булочную. Она вошла и увидела на полу карточки. Подняла и обомлела: это были рабочие карточки – на ежедневную выдачу 250 граммов хлеба... Помог ей святой Николай...
И Бог ей помогал и хранил. Начиная с момента, когда Татьяна Сергеевна из Сходни приехала в Ленинград навестить дочь и внучку. Навестила, села в трамвай домой ехать и вспомнила, что забыла то ли кошелек, то ли еще что-то важное. Пришлось выходить и возвращаться. Евгения Александровна помнит, как сильно обрадовалась – бабу Таню она очень любила. Рада была, что она еще хоть денек с ней побудет. А на следующий день любимая бабушка вернулась сразу с остановки. Она узнала, что на Сходню больше ничего не пойдет – там уже немцы. Это был именно тот случай, когда забывчивость и рассеянность сработали во благо. Никто из сходненских знакомых Татьяны Сергеевны не пережил немецкую оккупацию. Кого убили, кого в Германию угнали, и больше их никто никогда не видел, весточек не получал...
У Татьяны Сергеевны, видимо, сильный ангел-хранитель был. Сама она себя совсем не берегла. Характер-то у нее отцовский, Куралесовский. Совершенно непокорный. Вот звучит сирена – мама надевает белый платок, чтобы Женя, бабушка Феона ее могли увидеть, если вдруг толпа их разделит. Все собираются в бомбоубежище. А баба Таня ни разу туда не ходила. «Никуда я из дома не пойду», – и все тут, и уговаривать бесполезно. И ведь в дом ни разу не попал снаряд. Однажды только осколки в окно влетели. Ровно через секунду после того, как Татьяна Сергеевна слезла с подоконника, поправив затемнение.
Евгения Александровна помнит этот момент прекрасно: свист, грохот, стекла посыпались, по стенам словно яркие огоньки вспыхнули. А в стену, которая напротив окна, врезались два осколка. Потом, когда домочадцы их вынули, поразились размеру и остроте этих ошметков смертоносного металла. Они с хороший тесак были величиной. Не успей баба Таня спрыгнуть с окна, через пару секунд ей бы голову этими осколками снесло на глазах у маленькой внучки.
В общем, боевая была бабуля. В госпиталь устроилась, стала рабочую карточку получать. Все старалась маленькую Женю хоть как-то подкормить.
Когда отца послали на оборонительные работы – он строитель гидротехник, его профессиональные навыки нужны были на строительстве фортификаций, мать стала отдавать ему вещи для обмена на продукты у местных... Женьке особенно было жалко мамино выходное платье и серые лаковые туфельки. В этом наряде мама была такой красивой. Но о красоте тогда никто не думал – стояла одна задача: выжить. А папа привез в очередную побывку выменянные на вещи конские кости, мослы. Их варили очень долго, но это был настоящий мясной навар. Семья впервые за много месяцев настоящий суп ела. Это был почти праздник.
Дорога жизни
А потом началась эвакуация. Эвакуировали всех пенсионеров, всех детей. Также было объявлено об эвакуации гидротехнического института, где работал отец. Он же был назначен старшим группы. Так что уезжали все вместе. Кроме бабы Тани. Она – мятежная душа – опять заявила: «Никуда я не поеду из города». И не поехала. Ее только через полгода вывезли, когда в приказном порядке велели людям старше определенного возраста собраться в 24 часа. Только тогда боевая непокорная бабуля воссоединилась с семьей...
Евгения Александровна помнит этот путь через Ладогу – ту самую Дорогу жизни, преодолеть которую суждено было далеко не всем. Женя уже привыкла к бомбежкам и обстрелам. Девчушку потрясло другое. В щели разорванного брезента их грузовика она видела, как попала в полынью и ушла под лед одна машина, потом другая. А малышка понимала – там ведь тоже были люди. Они вместе грузились...
Но сразу за Ладогой тяжкое чувство улетучилось – Женя ведь была ребенком. И этого голодного, замерзшего ребенка добрые тетеньки стали кормить горячей кашей, щедро политой маслом. И тут начался обстрел. Вокруг все гремело и ухало. Но Женя не обращала на это внимания. Даже мать не смогла уговорить свою обычно послушную малышку спрятаться в укрытии. В маленькой Жене вдруг прорезался Куралесовский твердый характер: «Никуда я не пойду, – заявила она матери. – Я буду кашу есть!»
Отец с бабушкой Феоной в это время уже находились в вагоне. Он, старший группы, отвечал за груз и людей, да и мама его была уже очень слаба. Ей было трудно преодолеть даже небольшое расстояние.
До места назначения бабушка Феона не доехала – умерла в дороге, где-то в Ярославской области. Похоронена в братской могиле. Даже отец так и не смог узнать потом, где именно... Евгения Александровна до сих пор не может сдержать слез, рассказывая об этом.
Они приехали в Прикамье, ставшее их родным домом на долгие восемь лет. Отца не отпускали – его опыт требовался то на одном строительстве, то на другом.
В Ленинград они вернулись только в 1950 году. В свою же квартиру. В ней кто-то жил все эти годы. Но этих жильцов переселили.
Женя окончила в Ленинграде школу, потом – по стопам отца – гидротехнический факультет политехнического института. Поехала по распределению на стройку и встретила там свою судьбу. Его звали так же, как отца, – Александр Александрович. Разница в возрасте в 21 год не помешала супругам Поповым прожить в любви, мире и согласии 30 лет... Они долго работали в Черкесске. Правда, из-за того что муж имел охоту к перемене мест, ненадолго сменили место жительства на Тернополь. Но задержались там всего на девять месяцев. У дочери открылась астма, да и город, несмотря на зелень и внешнюю привлекательность, был не очень доброжелателен к их семье. Украинский национализм проявлялся уже тогда – в середине 70-х. Правда – на мелкобытовом уровне... В общем, с радостью вернулись в Черкесск. Теперь Евгения Александровна говорит: мол, слава Богу, что уехали из Тернополя. Как говорится, отвел Господь и вразумил. Останься они тогда там – что бы сейчас делали, непонятно. Бежали бы, наверное, бросив все, куда глаза глядят...
…Евгения Александровна Попова уже 34 года ставропольчанка. Дочка Юлия, которая давно жила здесь со своей семьей, перевезла маму после смерти отца к себе.
– Скучаете по Ленинграду? – спрашиваю я.
– Сначала очень скучала, – улыбается моя собеседница. – А сейчас мне просто иногда грустно, что я уже никогда не смогу посмотреть на свой дом, на свою Петроградскую сторону.
– А Ставрополь успели полюбить за эти годы?
– Конечно. Я его сразу полюбила, – она показывает глазами на дочь. – Здесь ведь все мое самое родное.
У Евгении Александровны большая и дружная семья: дочь, двое внуков и трое правнуков. И все ее очень любят. Несмотря на испытание блокадой, ее дорога жизни оказалась счастливой.
