Завтра – 3 августа – годовщина начала оккупации Ставрополя
Прошло 83 года. Время неумолимо. Даже те, кто был тогда совсем крохой, сейчас – в очень преклонном возрасте. А практически все из тех, кому было по 20–30 лет в далеком 1942 году, уже не с нами. Но остались их воспоминания, которыми они делились когда-то с журналистами, с родными, с друзьями...
И сегодня мы тоже вспомним этот трагический день так, как его всю жизнь помнили те, кто его пережил. История ведь соткана из людских судеб. И общее людское горе состоит из трагедий каждого отдельного человека, каждой отдельной семьи... И сила нашего народа в том, что каждый в отдельности не сломался и выстоял, потому и страна выстояла и победила...
С такими женщинами невозможно не победить
Эту фразу директор завода «Красный металлист» сказал 30-летней вдове Ане Бабешкиной, когда она за день чуть не полтонны цемента от дома до заводских складов на себе перетаскала... Цемент для производства снарядов нужен был... Для фронта... А Аня за мужа своего отомстить немцам хотела. Он 2 августа погиб, когда немцы железнодорожный вокзал бомбили.
Ее Петра, одного из лучших токарей-строгальщиков, на фронт не отпустили. «Красный металлист» готовился к эвакуации. Уехать, однако, смогли не все. Петр в числе других занимался отправкой оборудования и погиб во время первой же бомбежки города. Анна чувствовала беду, ей говорили, что Петя уехал, а она продолжала бегать по знакомым и по больницам, и так, пока не узнала, где и когда будут хоронить погибших во время бомбежки. Там и нашла мужа. Не захотела, чтобы лежал он в братской могиле, она всегда была верующим человеком, хотела, чтобы Петя покоился возле церкви – на Успенском кладбище. Бросилась в похоронное бюро. Погребальные услуги оказались неимоверно дороги. Ей назначили цену – 5 тысяч. Денег не было. Помог совершенно незнакомый человек, потерявший семью во время той самой бомбежки. Он молча заплатил за Аню назначенную сумму...
Во время оккупации они с золовками питались в буквальном смысле чем бог послал. Работать на немцев не хотели. Спасибо, всю войну хорошо родила картошка. По осени выкапывали из земли здоровенные клубни с два хороших мужичьих кулака величиной. Да еще помогли продукты, вырученные с продажи мужниного костюма. Немцы, по счастью, квартировать в районе окраинной улицы Железнодорожной не хотели. Появлялись здесь периодически – исключительно с тем, чтобы пограбить, набрать к столу кур да уток. Анна фашистов практически и не видела – появлялась в своей хате вечерами, чтобы помочь кой-чем по хозяйству своей тетушке Екатерине, которая всю оккупацию у них квартировала. В теть Катином доме на нынешней улице Голенева немцы устроили что-то типа притона – дома для развлечений. Старушке там места, естественно, не было. Вот и жила она у племянницы в доме, поскольку в «бомбоубежище» поселиться отказалась. «Бомбоубежище», что Анна с золовками и соседями вырыли в укромном месте близ оврагов, больше походило на блиндаж и было оборудовано всем необходимым для жизни. Даже что-то вроде печурки они там сложили. Так что и обогревались, и еду готовили там же.
21 января Анну как будто что кольнуло – проведать тетку она отправилась раньше обычного. Та хлопотала у плиты, месила тесто.
– Сидите там в бомбоубежище своем и ничего не знаете, – обрадовала она племянницу прямо с порога. – Наши город взяли! Нас освободили!
– Нас освободили! – Анна бросилась обратно к блиндажу, даже не застегивая пальто.
– Тихо ты, – родные уже понимали, что-то в городе происходит. – Не кричи так. Вон немцы бегут по оврагу.
Оккупантам, однако, было не до них – они уносили ноги.
Когда Анна вернулась в дом, на столе у тети Кати уже благоухала душистым жаром свежего печева целая груда пирожков с картошкой. Закладывая в печь последний противень, старушка рассказывала, как ранним утром в дом постучались наши:
– Не бойтесь, бабушка, мы свои. Мы вас освободили!
– Ой, хлопчики, - запричитала старушка, – мне же и угостить вас нечем! И дров для печки нет...
Солдаты пустили на дрова поваленные столбы. Дружными усилиями возле хатки скоро образовалась приличная поленница. Печка вскоре занялась жарким огнем, и выстуженная комната стала заполняться теплом. Тетя Катя тут же затеялась с тестом. Но ребята пирожков ждать не стали – чуть отогрелись и поехали дальше: война, мол, время не терпит...
– Ты уж пойди в город, найди наших, – тетя Катя расстелила чистую скатерть, переложила в нее пирожки и завязала крест-накрест узлами. – Угости их вкусненьким-то. Они ж поди голодные...
Они были очень голодные и очень промерзшие – эти молоденькие солдаты, освободившие ее город. Пирожки расхватали влет. А Аня смотрела на них, плакала и только повторяла: «Спасибо, спасибо»...
Некогда нам было спать. Иначе проспали бы войну
Вскоре Анна узнала, что началось восстановление завода «Красный металлист». Она была одной из первых, кто устроился туда на работу. Разрушения были в основном в литейном цехе. Работы велись практически круглосуточно. Удивительно, в жуткую метель женщины, одетые в ватники, платки, тряпичные валенки, а то и обмотки и калоши, не застывали на морозе, даже холода почти не чувствовали.
«Фронту нужны снаряды и бомбы» – эти слова солдатки и вдовы повторяли как заклинание. Никто из них не считал, сколько продолжался их рабочий день: он, по сути, не заканчивался, особенно когда конвейер был пущен. Домой они попадали раз-два в неделю и то на пару часов – помыться да приготовить еду для семей. Спали урывками – прямо на заводе, в комнате отдыха.
Мне врезались в память слова Анны Ивановны: «Некогда нам было спать. Иначе проспали бы войну»...
Анна Бабешкина всю войну проработала в литейном цехе. Директор их Александр Павлович Драсков обычно на похвалы не очень щедр был, да и время к особому проявлению эмоций не располагало. А вот Анну за тот самый цемент очень искренне благодарил. Она предприятие от простоя спасла, когда завод остался без цемента. Он при производстве бомб используется для изготовления форм. На складах его было очень мало, а тут еще в районе станции Кавказская авиация противника разбомбила состав с цементом, следующий в Ставрополь как раз на завод «Красный металлист».
Анна вызвалась помочь, дома хранились еще довоенные запасы – собирались в 1941-м строиться.
– Цемент нужен, но транспорта сейчас нет, – сказал ей директор. – Все подводы задействованы в доставке снарядов на станцию.
– Я сама перенесу, – уверенно заявила Анна.
Директор ей разрешил, хотя и не поверил, что справится.
А она справилась. Засыпала 20-килограммовые бадьи, заматывала тряпицами, вешала на коромысло и тащила. Единственное, чего опасалась в пути, – железнодорожного переезда, чтоб «поезд не догнал».
Поездов, слава богу, не было, а вот коромысло на последнем переходе переломилось пополам. Но и эти «чувалы» Аня не бросила. Перетаскивала несколько десятков метров один, возвращалась за другим – так и дошла.
Обычно суровый Александр Павлович Драсков пожал ей руку:
– Спасибо. Теперь иди домой, отдохни, выспись.
– Да не хочу я спать! – возмутилась Анна. – В цех пойду. Я для того сюда это все тащила, чтобы бомбы были... Чтобы за Петю моего отомстить...
– Хорошо, – тихо произнес Драсков. – С твоим цементом мы обязательно задавим фашиста. С такими женщинами, как ты, не победить нельзя...
Вот эти слова Анну Ивановну всю жизнь согревали. А прожила она почти сто лет...
Даже в день фашистского нашествия люди помогали друг другу
А эту историю рассказывала мне Зоя Георгиевна Макарова, которая в августе 1942 года, когда фашисты входили в Ставрополь, была восьмилетней девочкой. Но детская память цепкая. Особую отметину оставил день накануне нашествия – 2 августа, когда немцы подвергли наш город бомбардировке, нанося удары по стратегически важным объектам, в том числе по парку Ленинского Комсомола, где находился сборный пункт. Зоя с мамой жили на проспекте Октябрьской революции. Когда начался налет, они только закончили обедать. Даже со стола убрать не успели – побежали в подвал прятаться. Успели. Зоя на всю жизнь запомнила страшный грохот взрыва и как мама прижала ее к себе, стараясь закрыть собой.
Подвал был с толстыми стенами – это их и спасло. А от дома осталась только груда камней. Девчушка испытала не страх даже, а удивление, увидев, что их самовар почему-то оказался на крыше соседнего дома, а от ее любимых платьиц остались лишь лоскутки, которые свисали с ветвей деревьев.
Уже потом, став взрослой, Зоя Георгиевна оценила, что даже в день, когда немцы стояли у порога, семью, оставшуюся без крова, не бросили на произвол судьбы. Жилконтора поселила мать с дочкой в пустующую квартиру. А переселялись они, когда по городу уже ехали немецкие танки и мотоциклы. И всем было, конечно, страшно, но соседи не попрятались по своим уцелевшим квартирам. Они помогали маме с дочкой переселяться, тащили из своих домов домашнюю утварь, нехитрый скарб, чтоб те могли как-то обустроиться на новом месте. Уцелела только фотография маленькой Зои да ее гитарка, которую впоследствии у ребенка отобрал какой-то немец и чуть не застрелил маму, потому что она музыкальную игрушку отдавать не хотела. Уже и пистолет выхватил. Тогда даже переводчик (местный житель) взмолился:
– Женщина, отдайте ему инструмент! Не сиротите ребенка! Он же не шутит!
...Они с мамой пережили оккупацию. А потом вечерами готовили подарки для наших солдат. Мама, которая работала прачкой в детском доме, после смены шила кисеты, а Зоя старательно набивала их махоркой. А еще они помогали многодетным семьям фронтовиков – в школе как-то сбор помощи объявили. Время было очень голодное – сами с хлеба на воду перебивались. Борщ из лебеды, вместо картошки – любой корнеплод, который оказывался в тот момент в наличии... Но никто не отказывался помочь. Вот и мама велела Зое отлить из бутыли масла в маленький стаканчик, отсыпала в кулечки жмых и какую-то крупу... Так и собрали «гуманитарную помощь». Делились последним. Когда Зоя с одноклассницами пришли к этой семье (мама и шестеро детей бедовали в полуподвальном помещении и явно голодали), женщина на девчушек смотрела, как на спасительниц, пыталась произнести «Спасибо», но не могла – только плакала...
У Зои Георгиевны это в тяжелом военном детстве заложенное стремление помогать тем, кому тяжелее, на всю жизнь осталось. Когда война на Донбассе началась, она сбор помощи организовала. Многие соседи откликнулись – сносили в ее квартиру консервы, медикаменты. А Зоя Георгиевна это «Русским витязям» передавала – те на Луганщину часто гуманитарку возили. Мы так с ней и познакомились.
Она мне тоже очень важную вещь сказала, с которой я полностью согласна:
– Говорят, что и времена изменились, и люди... Каждый сейчас сам за себя... Это не так. Времена другие, отношения в обществе другие, а люди наши – те же...
...Права была Зоя Георгиевна, после начала СВО жизнь это в полной мере показала.
Взросление
Полковник в отставке Виктор Николаевич Григорьев через две недели отметит 90-летний юбилей. Старается не стареть душой – по мере сил работает в совете ветеранов Ставропольского авиаучилища.
Кстати, стать летчиком маленький Витька семи лет от роду поклялся, глядя, как немцы сбрасывают бомбы на город.
– Ничего, гады! – кричал пацаненок вслед улетающим вражеским самолетам. – Вот вырасту, я вас сам бомбить буду!
Это, правда, не в Ставрополе было, а в Мин. Водах. Они с мамой там застряли по пути в эвакуацию в Тбилиси. Немцы путь перерезали. А у Вити в Мин. Водах бабушка жила. К ней на постой немца поставили.
За несколько месяцев этого вынужденного соседства маленький Виктор Григорьев понял две недетские истины: не все немцы – фашисты и не все русские – свои, советские... Фриц, которого определили на постой в хату Витиной бабушки Насти, фашистом не был. Он был кем-то вроде повара и все время чего-то кашеварил в баб Настином дворе возле своей полевой кухни, попутно на пальцах и смешении русских и немецких слов объясняя хозяйке дома, что его дома ждут фрау и киндер, что война есть «плехо» и что «Гитлер капут»...
И вот этот «нетипичный оккупант» Витькину мать от смерти спас, когда ту во время облавы на рынке за еврейку приняли. Благо Витя рядом был – опрометью домой бросился. Толком ничего не мог объяснить, только плакал и повторял, как немцы кричали: «Юде! Юде!» Обратно они к рынку рванули вместе. И их постоялец долго объяснял конвоирам, все время повторяя «Найн юде! Найн!» Таки уговорил, мать немцы прямо из колонны за руку вытащили, отпустили... А остальных, кого евреями посчитали, в тот же день расстреляли. Причем немцы только контролировали процесс расправы. Грязную работу выполняли полицаи – из числа местных отморозков. В тот день Витя понял страшное значение слова «предатель».
А чуть позже они с матерью, еще до освобождения города, вернулись в Ставрополь. Повзрослевший за эти полгода Виктор воочию убедился, что самый жестокий враг бывает не только страшен, но и жалок. Они с мамой поселились у родных на удаленной от центра города улочке. И оккупанты, с которых к зиме слетели и бравада, и былой лоск, представляли собой жалкое зрелище. Синие от холода, в натянутых на уши пилотках и коротких шинельках, они блеяли хозяевам что-то типа «Млеко, яйко»... И их уже откровенно посылали по матушке: мол, самим есть нечего!
А это было правдой. Из Ставрополя, в котором во время оккупации помещались штабы чуть не всех родов войск противника, немцы за полгода выгребли все подчистую... Голодно было очень... Зато чего было в избытке – так это трофейной техники. Виктор Николаевич говорит, что проспекты Молотова и Сталина (Октябрьской революции и Карла Маркса) были сплошь уставлены немецкими машинами и броневиками. Фашисты, в августе 1942 года ворвавшиеся в наш город блицкригом, в январе 1943-го отсюда не уезжали – они из Ставрополя драпали...
Жизнь показала, как важно помнить свою историю, потому что Иванами, не помнящими родства, гораздо легче манипулировать тем, кто ни нашей стране, ни нам самим добра никогда не желал. История развивается по спирали. И на нынешнем ее витке наши люди от мала до велика проявляют бесстрашие, жертвенность, готовность протянуть руку помощи, поделиться последним. Есть, конечно, равнодушные, есть откровенные предатели, есть воры... Но не о них сегодня речь. Речь о настоящем – о силе духа, о вере в Победу и желании лично участвовать в приближении нашей Победы... Но когда мы ее завоюем, тогда, как в песне Высоцкого:
А когда отгрохочет,
Когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони
Устанут под нами скакать.
И когда наши девушки сменят
Шинели на платьица, –
Не забыть бы тогда,
Не простить бы
И не потерять!
Фото из личного архива героев публикации
