Чернобыльская эпопея. История в лицах

26 апреля 1986 года на 4-м блоке Чернобыльской атомной электростанции произошла авария, ставшая самой страшной техногенной катастрофой 20-го века. 01:24 по московскому времени – это не просто зафиксированный в документах момент взрыва, это точка отсчета жертвенного подвига сотен тысяч советских людей: пожарных, военных, инженеров, ученых, рабочих самых разных специальностей. Подвига, который и сейчас, 35 лет спустя, вопреки всем случившимся позже политическим и геополитическим потрясениям и катастрофам, заставляет воспринимать Чернобыль как явление трансграничное и вневременное.

Как на войне

…Я хорошо помню последние дни апреля 1986 года в Ставрополе. Они были такие яркие, и солнце припекало, как в июне. На первомайскую демонстрацию мы все шли в летних платьях.

Теплый ветерок играл кумачовыми флагами и разноцветными гроздьями воздушных шаров. Мы ничего не знали о том, что не так уж недалеко от нас – всего в тысяче километров – уже идет война с врагом, который гораздо страшнее вооруженного до зубов противника. Радиация невидима, но коварна и беспощадна. Честно говоря, до сих пор не могу понять, почему руководство страны так долго раскачивалось с принятием решений. Не мог же генсек Горбачев думать, что все «само рассосется». Даже жителям Припяти ничего не сообщали в течение целых суток. Когда речь идет о таком уровне радиации, это непомерный срок. Занятия в школах не отменили. Уроки физкультуры на улице проводились. Дети в песочницах играли. А взрослые на дачах и огородах картошку сажали. Суббота была...То есть все – от младенцев до стариков – по максимуму наглотались радиоактивной пыли. И многим это впоследствии стоило здоровья, а некоторым – и жизни.

27 апреля жителей Припяти эвакуировали. Люди уезжали, взяв только документы. На три дня – так им сказали... Однако судьба города атомщиков, по сути, была решена в момент взрыва, когда «мирный атом» перестал быть мирным. Припяти суждено было стать городом-призраком.

Выпускник Ставропольского высшего военного училища связи старший лейтенант Виктор Медяник в 1986 году служил в городе Мозыре Гомельской области, и, когда из военнослужащих его части было приказано сформировать «целинный взвод», он прекрасно понимал, какой «урожай» бойцам придется убирать. Все-таки ракетчик – знал, что такое радиация.

Уже 1 мая их взвод бросили на эвакуацию жителей Брагинского и Хойникского районов Белоруссии. Виктор Тимофеевич (теперь уже пенсионер МВД, полковник в отставке и председатель краевого отделения Совета ветеранов Росгвардии) много повидал за годы своей службы, пройдя кавказские горячие точки. Но даже ему памятна та «боевая задача» в тихих белорусских деревеньках. Правда, в весенние дни 1986-го тихими они не были.

Офицеры понимали, что местные жители по весенней страдной поре нахватались радиации на своих подворьях и огородах выше нормы. Но сами жители этого не понимали и не хотели ничего слушать: наперебой доказывали, что посевная, что огороды, что дел невпроворот... Какой-то бойкий старик требовал предъявить народу ту самую радиацию, которой всех пугают... Напряжение было диким... Один кричит, другая в голос ревет, третий корову с поросенком к машине тащит! А уж когда колонна тронулась, такой вселенский стон по округе стоял – как перед концом света. В голос выли и люди в машинах, и животные на подворьях. Воспоминания, как кадры военной хроники. Да и было-то все как на войне – жара, пыль, жажда (пить-то нельзя ни из колодцев, ни из водоемов), неимоверная физическая и моральная усталость и какая-то безысходность от жалости к этим изможденным горем людям, которых приходилось отрывать от родных мест. И даже слов в утешение было не подобрать...

Вопросов не задавали

Сплоченный, «слетавшийся» в Афгане экипаж майора Хлынова (ныне он председатель регионального отделения организации «Союз «Чернобыль» и заместитель председателя краевого совета ветеранов) был направлен в командировку в украинский город Овруч тоже в начале мая. По прилете на аэродром кратко объяснили задачу: работать будете с институтом Курчатова, что скажут академики, то и выполнять, вопросов не задавать! Чуть больше Михаил Хлынов узнал у однополчанина, который был командирован в Овруч немного раньше: что работать предстоит в районе аварийной АЭС.

Действительно, вскоре академики назвали летчикам площадки для предстоящей работы, те нанесли их на полетную карту. Утром вылет.

– Первый облет станции меня поразил,– вспоминает Михаил Иванович. – Обычно такие сооружения мы облетали стороной, наши трассы проходили вдали от них. А тут увидели торчащие балки, вокруг развороченного здания валялись разбросанные взрывом элементы конструкции АЭС. В глубине разрушенного реактора что-то зловеще багровело, я поймал себя на том, что совершенно завороженно вглядываюсь в эту глубину. Это было какое-то новое чувство, похожее на то, что испытывал в Афгане, когда приходилось подавлять зенитные средства противника, и все-таки другое. Там все знакомо: прицел, поправки, грохот бортового оружия – страха нет, но организм чувствует смертельную опасность, пробирает холодком спину. Но там – грохот боя и запах войны (пороха, раскаленного металла, крови, которая затекла на пол кабины при перевозке раненых и убитых). А здесь все вроде бы было тихо, но организм сразу почувствовал смерть и насторожился.

Но особо прислушиваться к себе было некогда, началась работа. Вертолетчики перевозили к месту работы сотрудников института имени Курчатова, вели радиационную разведку. В общем, делали, что прикажут. За один день могли быть вылеты и на АЭС, и на площадки, в Киев или Гомель... Нагрузка была бешеная, но тяжелее было другое, когда по поводу того или иного приказа в голове возникал риторический вопрос: «Зачем?» Как-то в мае вертолетчики получили команду забрасывать реактор сверху. Вертолеты загружались свинцом, болванками, дробью, все это сбрасывалось вниз, проваливало крышу, дополнительно повреждало стены... А вопросов, как мы помним, экипажам задавать было не велено... Вот и не задавали – приказ есть приказ. Зато в июне пилоты этот вопрос в свой адрес услышали. «А зачем вы это делали?» – спросили их новые ответственные лица, сменившие тех ответственных лиц, которые этот приказ отдавали.

В общем, «весело». Особенно если учесть, что защищали летчиков от радиации только тонкие свинцовые листы, которые в кабине они уложили на пол и под сиденья, да респираторы-лепестки или, того лучше, противогазы. А в них при жаре за 35 градусов долго не проработаешь. О реальной дозе рентген, которые получали за смену, пилоты иной раз и сами понятия не имели. Просто «накопители», которые все это фиксировали, нужно было каждый день сдавать на зарядку, а это было нереально при тех условиях работы. Одно понятно, что радиации вертолетчики «хватали» куда больше тех 25 рентген, которые считались предельно допустимой дозой за всю командировку. Пилотам же иной раз «доставалось» по семь рентген за вылет. А у Михаила Хлынова в полетной книжке есть запись о 28 вылетах в сутки. Правда, он сам признается, что в тот день в первый раз в жизни упал от изнеможения, лишь выбравшись из вертолета. Еще бы – многотонную машину приходилось буквально втискивать между тридцатиметровыми соснами «рыжего леса», когда лопасти чуть не задевают ветки, а пот заливает глаза и маску респиратора. «Рыжим» этот лес прозвали ликвидаторы – начинавшийся в 200 метрах от ЧАЭС, он был в буквальном смысле выжжен радиацией. Вот там ее действие можно было зримо оценить – сосны стали цвета ржавчины. Оттуда и брали пробы грунта. Дозиметры зашкаливали, а ликвидаторы давали подписку о неразглашении данных дозиметрической разведки.

В кино такого не снять

Эпопея по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, начавшаяся в апреле 1986 года, продолжалась несколько лет. Более 600 тысяч человек из разных городов и весей Советского Союза прошли Чернобыль. Красивое название было у первой на Украине атомной электростанции... И оказалось оно символичным... Чернобыль – вид крупнолистной полыни, которая, как известно, «трава горькая»... Горько оттого, что в свое время не услышали тревожных «звонков» (небольшой аварии, которая была на 4-м блоке несколько ранее), горько, что за головотяпство чиновников первого эшелона, стремившихся при наличии «сигналов» 4-го блока ЧАЭС поскорее ввести в эксплуатацию блок 5-й, наказали «стрелочников». Монтаж ядерного реактора в новом блоке должен был начаться 28 апреля, но, естественно, так и не состоялся никогда. Горько, что последствия вышеозначенного головотяпства, кратно усиленные тем, что даже после катастрофы от народа скрывали масштаб трагедии и степень опасности, тысячам людей стоили здоровья и жизни. Но все-таки надо низко поклониться тем, кто в течение нескольких лет выполнял работы по установке саркофага, по очистке и дезактивации местности и т. д. Сотни примеров можно привести, когда люди, выполняя поставленные перед ними задачи, понимали, что получают смертельную дозу облучения. Но что было бы со всеми нами, если бы не нашлось специалистов, которые, зная и понимая все, жертвовали собой, туша пожары, устанавливая саркофаг, закрепляя днище аварийного блока. Ведь прямо под ним было подземное озеро. Если бы днище прогорело, озеро разлилось бы, и последствия были бы чудовищны – и не только для Украины, Белоруссии, России. Это была бы уже катастрофа мирового масштаба...

Подполковник в отставке Александр Мохов (заместитель председателя регионального отделения «Союз «Чернобыль») работал в Припяти через год после катастрофы, с апреля по июль 1987 года. Почти 20 лет прослужив в танковых частях, к тому времени он уже был замначальника краевых курсов гражданской обороны в Ставрополе. Так что командировка эта не была неожиданной. В подчинении батальон – 250 человек. Работали в числе многих других на расчистке крыши соседнего с аварийным 3-го блока АЭС. А это большое сооружение – этажей в шестнадцать. Издали оно, наверное, было похоже на большой муравейник. По всем лестничным пролетам один за другим поднимались люди. Находиться на крыше разрешалось не больше одной минуты. Что можно успеть за это время? Только пробежать ее да несколько кусков бетона ломом отколупнуть или же лопатой ухватить сколотые куски и сбросить вниз. Так и делали. Неостановимый конвейер. Дозиметры страшно фонили. За тем, чтобы подчиненные не «хватанули» лишней радиации, Мохов следил тщательно, а вот собственные рентгены старался по возможности уменьшить в отчетах. Не хотел «заповедные» 25 рентген заработать раньше, чем его бойцы. Получив критическую дозу облучения, человек должен был немедленно покинуть зону радиационного поражения. И эта инструкция действовала четко. А как он, командир, мог покинуть своих солдат? Мохов себе такого даже не представлял...

На фото – пропуск Александра Мохова с лаконичным обозначением «Везде». С ним можно было попасть в Припяти в любую точку, на любой объект. Правда, было не до экскурсий. Хватало того, что видели. Такого эффекта воздействия не добиться никакому фильму – даже самому продвинутому. Не хватит души у компьютерной графики, чтобы изобразить то, что тогда рисовала жизнь на каждом шагу в городе-призраке, из которого вмиг пропали все жители. Пустые глазницы окон многоэтажек, удивленно смотрящих на мир круглыми глазами забытой на подоконнике куклы или игрушечного медвежонка. Брошенные у подъездов вещи, которые хозяевам, видимо, не разрешили взять в автобус... Одиноко скрипящие карусели на детской площадке. Животные, большей частью совершенно одичавшие, уже год кормящиеся охотой. Но некоторые так и не отвыкли за год скитаний от родного дома. Кошки, собаки по многу часов скорбными столбиками торчали у подъездов, словно ожидая, что вот-вот вернутся хозяева. Только в ночь уходили охотиться. А утром приходили к подъезду вновь.

Батальон Мохова перевели на окраину Припяти в поселок Новошепелевичи. Военные дезактивировали дома, мыли крыши, стены. Те, что не подлежали дезактивации, сносили бульдозером, закапывали в землю. Сжигать было нельзя. Целые могильники для избушек рыли.

К слову, отработавшую технику тоже «хоронили». Она же в зону бедствия непрекращающимся потоком со всего Союза шла. Экскаваторы, бульдозеры «сгорали» от радиации за неделю, за месяц, а некоторые – и за сутки (смотря, на каком участке работали). Этих могильников давно нет – растащили граждане Незалежной на металлолом или еще куда. Коммерция, елки-палки...

Подполковник в отставке Игорь Панкратов попал в Чернобыль прямо из Академии химзащиты, то бишь по специальности. По специальности и работали, исследовали пробы, которые в их лабораторию (группа 14 человек) привозили с разных участков. Работали напряженно – по 12 часов в сутки, но условия, чтобы снять напряжение и главное – смыть пыль (самую опасную субстанцию в Чернобыле), были... Жили и работали на территории бывшей табачной фабрики, в бытовом смысле хорошо оборудованной. Каждый вечер – баня и пепси-кола ящиками. Этот жутко дефицитный в СССР напиток ликвидаторам поставляли централизованно. Равно как концентраты и фрукты. Тушенки наелись на всю оставшуюся жизнь, потому что незараженного мяса взять было просто негде. А вот на чернобыльские фрукты находились все же охотники. Уж больно красивы были большие румяные яблоки или налитые гроздья винограда, в изобилии свисающие с отяжелевших ветвей и лоз. Трудно было удержаться от соблазна. Благо химики – сами эксперты – проверили плоды на содержание радионуклидов. Оказалось, коварная радиация «гнездится» в веточках и косточках. Само «тело» яблока или того же винограда не заражено.

Но, конечно, свою порцию рент-ген они «хватили» и без помощи фруктов. Дало это о себе знать уже по окончании командировки. Через месяц. Нежданно-негаданно по дороге на службу вдруг ноги ватными стали... Теперь-то Игорь Панкратов с улыбкой об этом вспоминает. А тогда его больше всего волновало, что он в форме, а люди подумают: вот, мол, майор с утра напился. Врачи потом сказали однозначно: аритмия, последствия Чернобыля, ложись, мол, на обследование. Но тогда Панкратов детально обследоваться не стал. Понимал, что спишут. А он хотел служить...

Беду остановили сообща

Ветеран МВД Александр Грабовский служил в так называемом «атомном полку», созданном сразу после аварии на Чернобыльской АЭС. Часть формировалась из командированных, прибывших из разных военных округов СССР специально для работы в зоне отчуждения или по ее периметру. Что касается самого Александра Борисовича, то ему и ехать-то далеко было не надо. До чернобыльской аварии он служил в части внутренних войск в Белоруссии и с радиацией «познакомился» практически сразу – 2 мая в городе Минске, где подразделения ВВ обеспечивали порядок во время какого-то важного футбольного матча.

Бессмертный, как сказочный Кощей, последний генсек Горбачев почему-то только через четверть века «дозрел» до того, чтобы признать на камеры свою личную «оплошность»: мол, ничего в первые дни об аварии не сообщали, ничего не отменяли, опасались паники среди населения... А то, что население жгло радиацией, – это как?..

По поводу деятельности на посту главы государства нашего земляка Михаила Сергеевича, его действий и бездействий – в том числе и в дни трагедии Чернобыля, думаю, у каждого из нас найдется немало эмоций и эпитетов... Так что комментарии, как говорится, излишни...

Короче, 2 мая минчанам повезло больше, чем киевлянам во время первомайской демонстрации. Их хоть дождем радиоактивным не полило. Солнечно было. Но вот это солнце Александр Борисович Грабовский навсегда запомнил.

Даже здоровым ребятам-ВВшникам было под его лучами нездорово. Тогда кто-то произнес слова, которые, как потом оказалось, были просто «в точку»:

– Солнце какое-то сегодня «ядовитое»...

…Вот уж точно. «Ядовитей» и придумать трудно...

А непосредственно участвовать в ликвидации аварии Александру Грабовскому довелось только в 1989 году. Через три года после катастрофы работы тоже хватало. И с дезактивацией построек, которые опять мыли и драяли, а через неделю они снова начинали «фонить» по полной.

Основная работа у подразделения, где служил Грабовский, – осуществление охраны по периметру десятикилометровой зоны отчуждения. И основной трудностью тут был человеческий фактор. Во-первых, приходилось гонять мародеров. Во-вторых, увещевать жителей деревушек, которые все чаще и чаще стали возвращаться в родные дома. Ничем на них нельзя было воздействовать кроме как убеждением. А старики только добродушно отмахивались: «Да сколько нам, сынки, осталось на белый свет глядеть, мы уж тут доживем». И что ты этим дедушкам-бабушкам ответишь, если, допустим, их деревня попала в зону отчуждения, а соседняя нет, хотя до нее рукой подать – через грунтовку только перейти. А оттуда и в 1986-м никого не эвакуировали.

Так что уговаривать было бесполезно. Но когда летом из города старикам стали активно привозить внуков, тут уж пришлось вразумлять пап и мам: мол, что же вы делаете?!

Проблемы создавали еще и животные. Зверья, вспоминает Александр Борисович, развелось просто немерено. Можно было наб-
людать просто идиллические картинки дикой природы и животного мира. Но военным, которые устанавливали по периметру систему «Сосна» (как на границе), часто было не до лирики. «Сосна» – это двенадцать нитей проволоки, которые сигнализируют о любом с ними соприкосновении. Система очень чувствительная. Против мародеров и прочих нарушителей она, конечно, эффективна. А вот лось, скажем, чихать хотел на это препятствие. Если у него тут тропа, то никакая «Сосна» его не остановит.

Надо сказать, что военные лосей невзлюбили всей душой. Уж слишком часто эти «полезные животные» солдат по тревоге поднимали, столько раз вынуждали перетягивать 12 линий проволоки. Александр Грабовский вспоминает, как однажды такой вот былинный изюбрь на его глазах протаранил заграждение, оставив на обрывках проволоки лишь клочья рыжей шерсти...

…А через два года после этой командировки, когда в Беловежской пуще президентами трех республик был подписан приговор всему Советскому Союзу, Александру Грабовскому пришлось выбирать страну проживания. Он мог продолжать служить там, ведь даже на белорусской мове изъяснялся сносно. Но как-то неуютно становилось оттого, что он в Беларуси, родители его – на Ставрополье, и по факту стали они друг для друга иностранцами. В общем, переехал к родным в Новопавловск. С армией, правда, не срослось. Пошел служить в милицию. Много лет проработал в отделе по борьбе с правонарушениями в сфере потребительского рынка (отдел этот называют «младшим братом УБЭПа»)...

А Чернобыль, конечно, вспоминается. Это как раз тот случай, когда личная история человека и некая страница истории страны связаны неразрывно. Страны, которая всего за несколько лет до крушения, вопреки всем сотрясающим ее катаклизмам, еще была Союзом республик не только по названию, но и по сути. Силами одной республики такую беду было не остановить. Это сделали сообща. Вот сейчас бы об этом почаще вспоминать.